Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
Нам оставалось недолго ждать начала такой же. Гайдуки с казаками уже спешили к нам, пригибаясь под выстрелами из пищалей и пушек, валились на землю, кто притворно, кто на самом деле поражённый пулей, однако упорно лезли к городьбе гуляй-города со своими пропитанными смолой фашинами и петардами. Их несли к нашей городьбе куда больше, чем к стенам крепостиц. Здесь от пороха будет куда больше толку. По ним азартно палили стрельцы из пищалей, стараясь перезарядить их как можно скорее, чтобы выстрелить снова. Целиться особо никто не пытался — били как можно чаще, не жалея пороха и пуль, как и было приказано. Десятники с сотенными головами молчали, понимая, что от их команд теперь, когда никто правильных залпов давать не собирается, будет одна лишь неразбериха. Куда чаще они вместе с теми дворянами сотенной службы, что я взял с собой на оборону городьбы стреляли из пистолетов, а кое-кто даже достал и пустил в дело саадачный набор.[1] Как и дети боярские из спешенных мной и приведённых на оборону гуляй-города, они ловко пускали стрелу за стрелой через городьбу. Многие, зная, что им предстоит, подготовили побольше обмотанных паклей стрел, которые поджигали прежде чем пустить во врага. Так что даже не попав ни в кого, они помогали стрельцам и прочим, освещая пространство перед гуляй-городом сотнями живых огоньков. Казаки с гайдуками топтали их, однако огненных стрел было слишком много, а занявшийся их тушением сразу оказывался идеальной мишенью для пищали или того же лука.
— Отлично бьём гадов! — приветствовал я сразу всех обороняющихся.
Вряд ли меня слышали в крепостцах, там шла безумная свалка, не до посторонних криков. А вот гуляй-город откликнулся почти победным рёвом. Из-за городьбы воевать с ляхами оказалось не так и страшно, не то, что вчера в поле. Но ведь будет ещё и завтра, которое враг пытается себе этой ночью облегчить.
В самом начале вражеской атаки, когда первые из моих людей начали пускать стрелы, Зенбулатов притащил мой саадачный набор. Я несколько раз ещё у себя на московском дворе пробовал пускать стрелы, убедившись, что тело само знает, как это делать, даже попадал в цель неплохо, хотя до того же Зенбулатова мне было в этом деле очень далеко. Татарин как будто родился верхом и с луком в руках. С тех пор саадачный набор так и ездил со мной в обозе. Я не взял его ни при Клушине, при у стен Смоленска, не собирался и сейчас пускать в дело, однако память князя Скопина пришла на помощь, подкинув важный факт. Стрелять из пистолета пешим, высовываясь меж брёвен городьбы, будто стрелецкий голова, для князя да ещё и потомка Рюриковичей весьма серьёзный урон родовой чести. А вот из лука пострелять, дедовскую науку и удаль показать всем — другое дело, весьма чести и славе угодное. Даже если и не попаду ни в кого — ночь же кромешная, а стрелять приходится через стену, навесом, считай, вслепую. Тут только удача или воля Господа может стрелу направить. Да и убьёт если кого, разве потом отличишь, где чья стрела была. Не подписаны же они.
Как ни устал за день, а первый же выстрел из лука получится просто загляденье. Наложил стрелу, тут же натянул одним уверенным движением — и сразу пустил через стену. А левая рука уже сама собой тянется к налучу за следующей. Так и пускал стрелы, покуда налуч не опустел, но кто-то из послужильцев сразу подал полный, и я сразу же выхватил из него стрелу.
Когда опустел третий колчан, я вскинул лук с последней стрелой из него, но не успел пустить её через городьбу. Поверх остро затёсанных брёвен частокола высунулась чубатая казацкая голова. Ловким движением первый из добравшихся до городьбы гуляй-города казаков Заруцкого взобрался на неё, на мгновение усевшись верхом, и тут что повалился обратно. Тело князя Скопина опередило мой замешкавшийся разум. Руки сами собой нацелили лук прямо в грудь отчаянно смелому казаку, пальцы, сжимавшие тетиву вовремя разомкнулись — и стрела ударила точно туда, куда я глядел. Прямо под сердце. На казаке были только рубаха, несмотря на ночной холод, и от стрелы она спасти точно не смогла бы. Он глянул на стрелу, вошедшую почти до середины древка, схватился правой рукой, чтобы вырвать её из груди, но не сумел удержаться на частоколе и повалился назад, к своим.
Таких отчаянно-храбрых было не так уж много. Всё же штурмом брать гуляй-город они не собирались. Однако они вынудили нас подняться к стрельцам, чтобы прикрыть тех своими саблями, как делали это дворяне и дети боярские в передовых крепостцах. И всё же если там уже вовсю кипел отчаянно-жестокий съёмный бой, то у нас лишь самые безумные пытались перебраться через частокол, чтобы схватиться с нами на саблях. Большинство же ограничивалось стрельбой снизу или же спешили убраться подальше, закинув под городьбу горящую фашину. Городьба уже тлела в нескольких местах, но петарды пока прибить на неё не удалось — всех, кто нёс их, успевали застрелить раньше. Под частоколом уже валялось прилично покойников и с каждой минутой ночной схватки их становилось всё больше.
В какой-то миг я позволил себе подумать, что нам удастся отстоять крепостицы, не дать ляхам поджечь или взорвать стены и частоколы. Но слишком уж много было у врага опытных в таких делах людей, чтобы всерьёз рассчитывать на подобную удачу.
Заложенные прямо в фашины петарды рванули почти одновременно, разворотив почти всю стену левой крепостицы, которую оборонял Ляпунов со своими рязанцами. Потерь почти не было, однако многие отступали вглубь крепостицы, зажимая уши руками. Грохот даже в гуляй-городе был хорошо слышен, а уж там-то и вовсе был оглушительным. Гайдуки с казаками, конечно же, воспользовались этой заминкой, и с рёвом ринулись в образовавшийся пролом. Рассеянные по полю перед стеной, они быстрее оправились от взрыва, и теперь пёрли в атаку, понимая, что именно сейчас решается судьба крепостицы. Сумеют они навалиться как следует, ударят разом — и она падёт. Промешкают — дадут шанс обороняющимся удержаться хотя бы до утра.
Из гуляй-города я ничем им помочь не мог. Нам самим оставалось только держаться под всё усиливающимся натиском врага. Мне кажется ляхи всю союзную пехоту кинули в этот котёл, лишь бы посильней повредить частоколы крепостиц и гуляй-города. К гайдукам с казаками присоединились уверенно шагающие ландскнехты, пока ещё толкавшие своими длинными пиками венгерцев и казаков, однако очень скоро они пустят их в ход против нас.
— До утра они наседать на нас решили, — прохрипел рядом Зенбулатов, не переставивший стрелять их лука. В пешем строю он саблей владел хуже, нежели в седле, а потому предпочитал посылать во врагов стрелы, переключившись сейчас на ландскнехтов.
— Вымотают нас и отступят, — ответил я, больше озвучивая себе собственные мысли. Верный татарин мой и не ждал ответа. — А после крепостицы займут и тогда артиллерийская дуэль у нас совсем иначе пойдёт.
Тут мне стало не до размышлений. Через частокол перебрались сразу двое казаков. Первого я успел поймать на палаш, он сам неловко взмахнув руками, буквально нанизал себя на его клинок. Второй же успел перебраться и мы схватились. Казак оказался ловким малым. Рубился отчаянно, но головы не терял. Он буквально танцевал вокруг меня, не давая прицелиться и ударить тяжёлым палашом как следует. И сам всё время бил на опережение, пользуясь тем, что его оружие легче. Сабля так и плясала в его руках, хищной щукой устремляясь то к моим рёбрам, то — куда чаще — ныряя вниз, чтобы рубануть мне ногам. И вот тут я сумел удивить его — да так, что это ему жизни стоило. Когда казак снова решил достать мои ноги, я не стал отступать или парировать, как делал это дважды. Вместо этого я подпрыгнул и поджал ноги под себя, пропуская клинок буквально под коленями. Я рухнул на землю, больно ударившись коленями, однако обескураженный казак замер на мгновение, когда его сабля не встретила привычного сопротивления. Даже не вставая, я от души ткнул его палашом в живот — клинок почти на треть погрузился в тело казака с неприятным влажным хрустом. Поднимаясь, я вырвал палаш из раны, и казак повалился на бок, свернувшись в позе зародыша, прижимая руки к пропоротому животу. Умирать он будет ещё долго и мучительно, может быть, до утра доживёт, если кто его мук оборвать не захочет. Но мне уже не было дела до ловкого казака, надо драться дальше.
