Иэн Бэнкс - Инверсии

Настоящее в некотором роде не более определенно, чем будущее, – что нам известно о происходящем вот в этот момент? Известно только о том, что происходит в непосредственной близости от нас. Горизонт обычно кладет предел нашим возможностям по оценке происходящего, а горизонт так далек, что пространство, очерченное им, огромно и мы не в силах охватить все, что в нем есть. И потом, в нашем современном мире горизонт – это не край света или моря, а всего лишь ближайший забор, или городская стена, или стена комнаты, в которой мы живем. Все великие события обычно происходят там, где нас нет. В тот самый миг, когда камни и огонь обрушились с небес и полмира погрузилось в хаос, на другой стороне планеты все было тихо и спокойно, и только луну с небольшим спустя небо там заволокли необычные тучи.

Когда умирает король, в отдаленных уголках королевства узнают об этом, может, через луну. Этой новости может понадобиться год, чтобы достичь стран на другом конце океана, а когда она доберется до еще каких-нибудь более отдаленных мест, то вообще перестанет быть новостью и превратится в недавнюю историю, вряд ли достойную упоминания в разговоре двух путешественников, обменивающихся свежими сведениями. И вот смерть, которая потрясла страну и лишила трона династию, века спустя появляется всего лишь короткой строкой в историческом труде. А потому, повторю, настоящее в некотором роде не более познаваемо, чем будущее, ведь проходит немало времени, прежде чем мы узнаем о том, что произошло в данный момент.

Тогда, может быть, прошлое? Безусловно, там можно найти определенность, потому что если то или иное событие произошло, его уже не воротишь назад, не прикажешь ему измениться. Конечно, могут обнаружиться новые данные, и тогда случившееся предстанет в другом свете, но само оно уже навсегда останется таким, каким было. Оно должно оставаться неизменным, ясным, бесспорным и вносить тем самым известную долю определенности в нашу жизнь.

И однако же как редко соглашаются между собой историки! Прочтите две истории одной и той же войны, написанные в двух враждовавших странах. Прочтите биографию великого человека, вышедшую из-под пера того, кто питает к нему презрение, а потом – его автобиографию. Провидение свидетель – поговорите с двумя слугами об одном и том же утреннем происшествии на кухне, и, вполне вероятно, вы услышите две совершенно разные истории, в которых обиженный становится обидчиком, а то, что кажется очевидным в одном рассказе, внезапно становится совершенно непонятным в другом.

Ваш друг расскажет историю, произошедшую с вами обоими, так, что у вас возникнет сомнение, а было ли это вообще, но зато рассказывает он об этом куда забавнее, чем было на самом деле; или он вас обоих выставляет в лучшем свете, а вы промолчите, и скоро другие будут рассказывать эту историю, присовокупив к ней что-нибудь свое, а немного спустя вы сами, зная, что ничего этого не было, будете рассказывать ее с новыми подробностями.

Те из нас, кто ведет дневники, время от времени обнаруживают, что (без всякого злого умысла, не намереваясь сочинять и не дрожа над своей репутацией) мы вспоминаем о том или ином событии совсем не так, как было на самом деле. Немалую часть нашей жизни мы можем просто и ясно рассказывать о каком-либо происшествии, оно не вызывает у нас никаких сомнений и вопросов и кажется нам в воспоминаниях таким отчетливым. И вдруг мы находим отчет о нем, написанный нашей же рукой, по горячим следам, и нам становится ясно, что дело обстояло совсем не так, как мы об этом помним!

Так что, видимо, мы ни в чем не можем быть уверены.

Но мы должны жить. Мы должны находить себе место в этом мире. А для этого нам приходится вспоминать прошлое, пытаться предвидеть будущее и отвечать на требования настоящего. И мы каким-то образом двигаемся вперед, хотя в процессе (может быть, для того, чтобы сохранить, насколько возможно, здравый смысл) убеждаем себя, что прошлое, настоящее и будущее гораздо более познаваемы, чем это есть на самом деле или могло быть когда-то.

Так что же случилось?

Всю свою долгую жизнь я безрезультатно возвращался к тем нескольким мгновениям.

Пожалуй, не было и дня, когда бы я не раздумывал о тех кратких мгновениях в камере пыток дворца Эфернцев городе Гаспиде.

Я уверен, что не терял сознания. Доктор просто убедила меня, что я ненадолго отключился. После ее отъезда, немного оправившись от своего горя, я все больше и больше приходил к убеждению, что прошло именно столько времени, сколько я тогда насчитал. Ралиндж взгромоздился на железную кровать, намереваясь овладеть доктором. Помощники палача стояли в нескольких шагах от него, но где точно, я не помню. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и вдруг камера наполнилась странными звуками. Прошло всего несколько мгновений – два-три удара сердца, не больше, я готов жизнью поклясться, – и вот вам пожалуйста, они, все трое, умерли насильственной смертью, а доктор освободилась от своих пут.

Каким образом? Что может двигаться с такой скоростью? А если иначе – сколько же воли или разума нужно, чтобы заставить людей сделать такое с собой? И как она смогла сохранить такое присутствие духа сразу же после всего этого? Чем больше я возвращаюсь к тому короткому промежутку времени между гибелью палачей и прибытием стражников, когда мы сидели бок о бок в клетке, тем больше я убеждаюсь: ей откуда-то было известно, что мы будем спасены, что король внезапно окажется на пороге смерти и доктора срочно вызовут спасать его. Но почему она была так спокойна и уверена в этом?

Может быть, Адлейн прав и тут не обошлось без колдовства. Возможно, у доктора был невидимый телохранитель, который смог оставить шишку размером с яйцо на головах слуг и незамеченным проскользнуть в камеру, чтобы разделать этих мясников и освободить доктора от пут. Мне этот ответ кажется единственно разумным, но он в то же время – и самый фантастический.

А может, я и в самом деле уснул, упал в обморок, или потерял сознание, или уж как там это называется. Может быть, я слишком полагаюсь на свою уверенность.

Что еще осталось рассказать? Дайте-ка подумать.

Герцог Улресил умер, находясь в бегах, в провинции Бротехен, месяца два спустя после отъезда доктора. Говорят, он порезался разбитой тарелкой, что привело к заражению крови. Вскоре после этого умер и герцог Кветтил – от болезни, поразившей все его конечности и приведшей к их омертвлению. Доктор Скелим оказался бессилен.

Я стал врачом.

Король Квиенс правил еще сорок лет и до самого конца пребывал в великолепном здравии.

После него остались только дочери, а потому теперь у нас на престоле королева. Меня это беспокоит меньше, чем я ожидал.