Андрей Столяров - Жаворонок

Жанна не может осуждать этих людей. В течение трудной жизни своей они уже дважды расставались с иллюзиями. Сначала с иллюзией коммунизма, которая выдохлась и оставила после себя лишь спертую атмосферу, а потом с иллюзией демократии, обернувшейся произволом и чудовищной нищетой. Дважды сладкоголосые певцы будущего обещали им скорое благоденствие, и дважды, оказывались они в итоге с развеянными надеждами. Теперь они уже просто не в состоянии никому не поверить. Один депутат, другой – какая разница? Нет никакого смысла менять шило на мыло. И сама внешность Жанны, по-видимому, не вызывает симпатий: в бесформенном дешевом плаще, пахнущем мокрой тканью, в сапогах, заляпанных доверху подсыхающей грязью. Волосы вздыблены, как перья у птицы, голос невнятен, потому что губы онемели от холода. Уже через несколько дней Жанна догадывается об этом. На последние деньги она покупает себе новый плащ: кожаный, с лацканами и пуговицами на погончиках; даже, можно сказать, с некоторыми потугами на элегантность, а перед тем, как звонить в квартиру, причесывается и массирует губы. Сапоги она обтирает тряпкой, которую теперь всегда носит с собой. И она уже ни о чем не просит, просьбы всем надоели, она – требует с сознанием своей правоты. Хотите, чтобы у вас что-нибудь изменилось? Тогда – подпишите! А не выполнит своих обещаний, мы ему голову отвернем!.. Глаза у нее не светятся, будто у хищника, и на лице возникает тугой белый оскал.

Может быть, этот оскал и заставляет людей слушать ее. А может быть, их задевает напористость, с которой она теперь объясняется: звенящий голос, пугающая непреклонность во взгляде. Человек, выросший в советское время, привык слушать команду. Это у него в крови, это пока не выветрить никакой демократией. Однако, скорее всего, именно здесь проявляется в Жанне то необыкновенное качество, которое профессор Аверин назовет «прикосновением Иисуса». Когда человек, даже неподготовленный, вдруг с поразительной ясностью ощущает в себе нечто новое, нечто такое, чего ранее в нем просто не было, и, на мгновение вырванный из обыденности, совершает поступки, на которые при иных условиях не отважился бы. Видимо, «прикосновение Иисуса» свойственно любому пророку. И уже нельзя сказать, что работа Жанны в этом районе совершенно бесплодна. Вопреки равнодушию, она собирает довольно значительное количество голосов, с очевидностью больше, чем все другие ее коллеги. Успехи ее на этом поприще несомненны. И даже одышливый руководитель, которому уже давно все равно, вынужден вяло отметить «серьезные результаты, достигнутые нашим товарищем», – оборот, сохранившийся в рабочих протоколах организации и канцеляризмом своим будто вынутый прямо из эпохи застоя.

Однако эта вынужденная похвала не может доставить Жанне особой радости. Блуждание в мокрети новостроек выматывает ее окончательно. Силы у нее иссякают, она близка к отчаянию (это, кстати, еще не раз будет в ее бурной жизни), и клубная обстановка собрания: в жалком зальчике, со сдвинутыми в беспорядке стульями, с пыльным оборванным занавесом, подвязанным бельевой веревкой, с паутиной и разлапистыми трещинами на потолке, угнетает, запутывает и приводит в уныние. Слишком уж очевидно окружающее ее убожество. Разве на это она надеялась, когда оставляла Гоги? Не допущен ли здесь просчет, не принято ли желаемое за действительное? Может быть, неверен сам путь, выбранный с излишней поспешностью. С тоской обозревает она события последних месяцев: отъезд из родного города, торговля фруктами на Павелецком вокзале. Мысли ее смятенны, и чем больше в тиши клубного зальчика обдумывает она свое положение, тем отчетливее понимает, что ни на шаг не приблизилась к намеченной цели. Сейчас она, вероятно, даже дальше от нее, чем раньше. Простая истина открывается перед ней в эти минуты: необычная цель требует необычных путей достижения. Если хочешь подняться, скажем, на пятый этаж, то необязателен лифт, можно шагом преодолеть лестничные пролеты. Но вот если требуется попасть в некие разреженные выси, то бессмысленно искать лестницу, ведущую вверх, лестницы в заоблачные высоты просто не существует, есть иная возможность набрать мгновенную высоту. Надо лишь знать, как именно осуществляется подобное вознесение. И тогда, казалось бы, непреодолимые трудности сведутся к технически простой операции: покупке билета на самолет.

Это изумительное открытие, сделанное поздним холодным вечером 29 октября (вероятно, одна из дат, относящихся к более-менее достоверным в биографии Жанны) – отразится в дальнейшем на всем ее внешне, быть может, непредсказуемом поведении, подтолкнет к тем решениям, которые лежат как бы вне пределов ума, и поможет найти выход в самых критических ситуациях. Потому что теперь она будет твердо знать: путь наверх лежит вне тусклых пролетов. Вершин достигает не тот, кто по-черепашьи продвигается шаг за шагом, а лишь тот, кто, презрев кропотливость лестниц, возносится на сияющих крыльях. Вот, значит, как устроены сферы небесные. Значит, не зря потратила она целый месяц на блуждания по новостройкам. Ради такого прозрения стоило месить глину на пустырях. Жанна, видимо, вся дрожит от внезапной догадки. Однако феноменальные результаты ее озарения скажутся значительно позже, а пока разрушительное отчаяние щиплет ей веки, усилия последних недель кажутся совершенно напрасными, жизнь пуста, просвета впереди не предвидится. И когда после затянувшегося собрания возвращается она к себе в мрачный Кортаков переулок, настроение у нее отвратительное, и под сердцем, как опухоль, накапливается плотный холод. Творожистые струи снега текут в воздухе, сонно и равнодушно проглядывают сквозь них окна вечерних зданий, фырчат проезжающие машины, и никому нет дела до девушки, бредущей по тротуару сквозь хлюпающую безнадежность.

В довершении ко всему она простужается. Видимо, сказываются блуждания в легоньких сапогах по осенним лужам. И хотя врач, вызванный на другое утро, не выказывает особой тревоги: простуда, моя дорогая, посидите недельку дома, – температура у нее все же подскакивает до тридцати девяти, нос дико заложен, а в груди вместо холода дышит теперь раскаленная печка. Подозрительные писклявые хрипы вылетают из горла. Жанна начинает бояться, что у нее – воспаление легких. И – единственный случай, когда проявлена ею определенная слабость – вечером она дозванивается из квартиры домой и говорит матери, что вернется в ближайшее время. Больше всего ее угнетает полное одиночество. Близких друзей у нее в Москве нет, приятельских отношений она ни с кем не заводит. Никто даже не подозревает, что она заболела. Хозяйка квартиры, которая могла бы помочь, уехала к дочери. Жар, загробная неподвижность, черные стекла окон, выходящих во двор. Четыре мучительных дня проводит Жанна в тишине старого дома: жует что-то из холодильника, вяло смотрит новости по телевизору. Мы не знаем, о чем она думает в это тягучее время. Думает, вероятно, о своих неудачах, решает, скорее всего, как ей жить дальше. Эти четыре дня всегда будут пищей для самых фантастических домыслов. Что-то очень значительное за это время несомненно произошло. Что-то, видимо, проросло из лихорадки ночных часов. Потому что когда в начале следующей недели ей звонят с работы и приглашают на встречу с каким-то политическим функционером, она уже снова похожа на прежнюю Жанну. Ни о каком отъезде домой больше нет речи. Она полна сил, энергии, даже злости и, пусть без особого энтузиазма, но обещает быть в клубе в нужное время.