Рэй Брэдбери - Темный карнавал (сборник)

– Долго, – медленно выговорил Мэтт, глядя на небеса.

Пол протянул руку.

– С сентября?

– Дольше, – невозмутимо отозвался человек в тени.

– Не может быть. – Юноша Пол снисходительно усмехнулся. – Ты исчез только в декабре.

Человек у столба не сходил с места.

– Если сказать, как долго я здесь пробыл, ты бы удивился. Мне здесь нравится.

– Ну ладно, а теперь ступай домой. Вера тебя простила.

– Я дома.

– Вера тебе обрадуется.

– Кто такая Вера?

– Давай, Мэтт, пойдем.

Человек у столба не двигался.

– Будь добр, не тяни меня за рукав. Я с тобой не пойду. Мое место не там. Все тамошние мне не нравятся. Мое место здесь. Это мой дом. И все вокруг знакомы.

– Ты устал.

– Я отдохнул. – Ни разу за весь разговор Мэтт не взглянул на юношу. – Я устану, если ты меня уведешь. Здесь я отдыхаю, нигде я так не отдыхал.

– Тебе не одиноко?

– Нет. Мне было одиноко с Верой, Томом и остальными. Когда я водился с ними, мне всегда было не по себе. Возвращайся-ка ты лучше к ним, Пол.

– Я пришел за тобой, и мне рано уходить, – заупрямился Пол.

– Ну что же, тогда придется уйти мне, – произнес человек в тени. – Доброй ночи, Пол.

Когда он, не выходя из тени, повернулся, оказалось, что его спинной хребет и шея представляют собой с оборотной стороны систему стоек и распорок, придающих устойчивость и объем его фальшивому, сделанному из папье-маше фасаду.

Лавируя между темными зданиями, он медленно двинулся прочь.

Водосток

Mademoiselle

Май 1947

Мое воображение всегда поражал тот факт, что под многими городами текут подземные реки. Сейчас я заканчиваю свой новый роман («Давайте все убьем Констанцию»), где действие происходит там же, под Лос-Анджелесом, в тоннеле с руслом, которое наполняется только во время дождя. Драматическая сцена разыгрывается на подземной высохшей реке, которая начинается от Билона-Крик и проходит под городом, достигая – ни много ни мало – Глендейла и Голливуда. Выходишь через крышку люка – и вот он, океан, в двух шагах. Я как раз пишу эту сцену.

Сполудня непрерывно лил дождь, и уличные фонари тускло светили сквозь серую завесу. Обе сестры давно сидели в столовой. Одна из них – Джульет – вышивала скатерть, младшая – Анна – застыла возле окна и, прислонившись лбом к стеклу, смотрела на темную улицу и на темное небо.

Анна не меняла позы, но губы у нее шевелились, и после долгого размышления она произнесла:

– Раньше я об этом никогда не думала.

– О чем? – переспросила Джульет.

– Только сейчас пришло в голову. На самом деле под городом находится и другой город. Мертвый город, вот тут – прямо у нас под ногами.

Джульет сделала стежок на белой ткани:

– Отойди от окна. Дождь как-то странно на тебя повлиял.

– Нет, правда. Ты когда-нибудь задумывалась о водостоках? Они в городе повсюду, под каждой улицей: там можно ходить, ни капельки не сгибаясь; где только их нет, этих тоннелей, и ведут они прямо в море, – говорила Анна, завороженно следившая за тем, как на асфальте образуются лужи, а дождевые потоки с неба на каждом углу вливаются в канализационные люки, чтобы вылиться через отдаленный створ. – Тебе бы не хотелось жить в водостоке?

– Ну уж нет!

– А ведь как весело было бы жить в водостоке, тайком от всех, поглядывать снизу на людей через прорези решеток – и чтобы тебя никто не видел? Так бывало в детстве, когда мы играли в прятки в дождливый день и тебя пробирала гусиная кожа: тебя ищут не доищутся, а ты тихохонько сидишь себе где-нибудь у них под боком в укромном местечке, в тепле, и от волнения дохнуть боишься. Мне это страшно нравилось. Люблю всех дурачить. Наверное, жить в водостоке было бы то же самое.

Джульет не сразу оторвала глаза от вышивки:

– Анна, ты ведь моя сестра, разве нет? Тебя родили – так? Но вот иногда слушаю я тебя и думаю, что наша мама нашла тебя где-нибудь под деревом, принесла домой и посадила в горшок. Ты росла-росла, пока не выросла, и какой была – такой навсегда и останешься.

Анна ничего не ответила, и Джульет снова взялась за иголку. Комната выглядела тусклой, сестры тоже никак не оживляли ее серости. Прошло минут пять: Анна не отрывалась от оконного стекла. Потом с решительным видом отстранилась, устремила взгляд в пространство и сказала:

– Ты, наверное, подумаешь, что это мне приснилось. Ну, пока я тут сидела – весь этот час. Думала. Да, это был сон.

На этот раз промолчала Джульет.

Анна прошептала:

– Видно, это вода меня усыпила; я задумалась о дожде – откуда он берется и куда исчезает сквозь решетки возле тротуаров, подумала о тех глубинах, и вдруг появились они. Мужчина и женщина. Внизу, в водостоке, под мостовой.

– И чего ради они там оказались? – спросила Джу-льет.

– А разве нужна какая-то причина?

– Не нужна, если у них с головой не в порядке, – продолжала Джульет. – В подобном случае никаких причин не требуется. Сидят себе в водостоке – и пускай сидят.

– Но ведь они не просто так сидят там, под землей, – проговорила Анна с понимающим видом, склонив голову набок и поводя глазами под полуприкрытыми веками. – Нет, эти двое – они влюблены друг в друга.

– Ну и ну, – отозвалась Джульет, – они что, забрались туда любовь крутить?

– Нет, они там уже много-много лет.

– Ты хочешь сказать, что они живут в водостоке не первый год? – возмутилась Джульет.

– А я разве сказала, что они живут? – удивленно переспросила Анна. – Ну конечно же нет. Они мертвые.

Дождь швырял в окно пригоршни дроби; стучавшие о стекло капли собирались вместе и струйками стекали вниз.

– Вот как, – протянула Джульет.

– Да, – радостно подтвердила Анна. – Мертвые. И он, и она. – Эта мысль, казалось, доставляла ей удовлетворение, словно это было удачное открытие, которым она гордилась. – Он походит на очень одинокого человека, который в жизни никогда не путешествовал.

– Откуда ты знаешь?

– Он походит на человека, который никогда в жизни не путешествовал, но всегда этого хотел. Это видно по глазам и по немощному телу.

– Выходит, ты знаешь, как он выглядит?

– Да. Он очень болен и очень красив. Бывает ведь, что болезнь делает мужчину красивым? При болезни лицо худеет и становится более выразительным.

– Так он же мертв? – спросила старшая сестра.

– Уже пять лет.

Анна говорила медленно, ее веки ритмично то приподнимались, то опускались, словно она собиралась поведать долгую историю и, зная об этом, хотела развернуть ее постепенно, а потом ускорять и ускорять ход повествования, пока оно не захватит ее самое, а глаза ее расширятся и рот приоткроется. Но пока она не спешила – и только голос слегка дрожал: