Иван Крамер - Машины Российской Империи

– Сел, щенок.

Мальчишка дернулся, пробормотал что-то и присел на край софы, сунув руки между колен. Кариб остался стоять на месте, Чосер же опять принялся суетливо прохаживаться вокруг нас.

– Итак, юноша, вы побывали в месте, которое называете подземным цехом, – заговорил граф. От сигары в его руках струилась, покачиваясь в воздухе, тонкая струйка дыма. – И как попали туда?

Я пояснил равнодушно:

– Приехал в подземке. В соседнем с ними вагоне. Они не слишком-то внимательны…

– Ах! – вскричал Чосер, останавливаясь за спиной брата. – Каково, а? Каково, братец, слышать подобное из уст юнца!

– Довольно юркого и разумного юнца, нет? – уточнил Бальтазар, не оборачиваясь.

– Был бы разумным, не попался бы нам, – буркнул Кариб.

Вука, перегнувшись через спинку софы, простер к нему руки:

– Но ты, мой многословный друг, ты-то ведь куда опытнее в подобных делах! Сколько раз ты уходил от погони в мексиканских прериях? Сколько раз…

– Прерии в Америке, – перебил Кариб презрительно. – У нас в Мексике – равнины.

– А сколько играл с фликами в «попробуй, догони» на улицах Нью-Йорка? И профукал какого-то мальчишку, позволил ему следовать за нами столько времени! Как ты мог, Кариб, как ты мог?

– Может, он умелый, – пожал плечами Кариб.

Вука погрозил ему тростью:

– Только что ты усомнился в разумности нашего соглядатая, а теперь уже присуждаешь ему титул «человека умелого». Нет ли тут противоречия? Впрочем, допускаю, что общая разумность и умелость в определенном виде деятельности не всегда идут под руку и даже, возможно…

Граф Цепеш, повернув голову, выдохнул в лицо Вуки струю дыма и велел:

– Сомкни свои бойкие уста, брат.

Чосер показушно закашлялся, выхватил из кармана платок, замахал им перед собой. И одним из движений платка будто смахнул с лица прежнее выражение, а с ним – и прежнюю свою личину. Место лукавого болтуна занял… Черт его знает, кто именно. Мне показалось, что я вижу каменную маску. Глаза Чосера сузились, превратившись в щелки. Скомкав платок в кулаке, он застыл, как статуя, позади брата. Бальтазар окинул его взглядом, снова повернулся к нам и продолжал:

– Ну а ты, девочка… Расскажешь что-нибудь, чего я не знаю?

– Я не такая болтливая, как этот тип, – отрезала она, недобро глянув на меня.

– Ты прибыла сюда на дирижабле. Тот самый аппарат, что атаковал баржу… Где он теперь?

– Улетел обратно.

– Что же это за дирижабль, который доставил единственную пассажирку так далеко – и сразу улетел?

– Я хорошо заплатила капитану.

– Ты заплатила и за то, чтобы он послал аэроплан бомбить баржу?

– Лжет, – пробурчал Кариб. – Сдается мне, не в деньгах дело. Цыгане – ее дружки.

– Более чем вероятно… – Бальтазар посмотрел на Зайца, но не счел того достойным отдельных вопросов и снова перевел взгляд на меня. Я подумал о том, что он не спросил у Электры, откуда она прибыла, с какой целью проникла в замок, кто она вообще такая – выходит, граф знал ее раньше.

– Как вам моя библиотека, юноша?

Вопрос прозвучал неожиданно. Я с сомнением оглядел пустые шкафы, поднял бровь и сказал:

– Кажется, здесь собрано много знаний из различных областей.

Заяц засопел, заерзал на софе и, не выдержав, воскликнул:

– Там же ни одной книжки!

– Что ты говоришь… – ответил я, не поворачивая к нему головы. – Наверное, это потому, что здесь просто нет книг?

– Чего? Анри, я и говорю: ни одной чертовой книжки! Какая это библия… библиятека, если…

– Я сжег их, – перебил граф. – Это была самая богатая библиотека в южной Европе, но когда случилось мое преображение… Ты помнишь, брат?

Чосер за его спиной отмер. Каменная маска слетела с лица этого удивительного человека, он услужливо склонился над плечом Бальтазара и затараторил, потирая руки:

– Помню, как же! Ты тогда стал совсем, совсем другим.

– Да, я стал другим, – подтвердил Бальтазар серьезно. – Потому что понял: вся книжная премудрость, все драмы и великие трагедии не стоят и ломаного сантима. Все это – выдумки, вздор. Духовный хлеб грубого помола для услаждения низменного вкуса толпы.

– Даже сочинения Фридриха Ницше? – спросил я.

– Толпа не читает Ницше. Хотя я, признаю, кое-что любопытное из них почерпнул.

– Так я и думал, – кивнул я.

– Что бы там ни было, все книги – вздор. Лишь болтовня, пустые разговоры. Настоящее значение имеет кое-что другое.

– Что же?

– То, что ты делаешь. Твои дела, твои свершения. Твоя битва. Твоя великая личность.

– То есть ваша личность? – уточнил я.

– Именно так! – его глаза сверкали голодным темным огнем, большой рот скривился в усмешке. – Вот что я вам скажу: для меня важен только я. Я и моя цель.

– И какова же она, братец? – осведомился Чосер ласковым шепотом, склоняясь к брату еще ниже. Не обратив на него внимания, Бальтазар подался вперед, и в выпуклых глазах его отразился мой силуэт.

– Быть мне королем мира, – хрипло произнес он.

– Только Европы, – негромко поправил Кариб, но граф не услышал его. Он пронзительно глядел на меня, и неутолимый огонь плясал в его глазах. В этом огне сгорали города, пылали корабли, поезда, мосты и улицы, полыхали дворцы и лачуги. Тот взрыв, что уничтожил баржу капитана Петера, был лишь крошечной частью, маленьким языком пламени в пожаре, что обещали разжечь по всей Европе глаза Бальтазара Цепеша.

Мои кулаки, лежащие на коленях, невольно сжались. Я имел дело с себялюбцем высшей пробы, королем эгоистов, рвущимся к власти, умным и абсолютно безжалостным. Состраданием к людям он обладал в той же мере, в какой удав испытывает это чувство к проглоченному кролику. И подобно удаву, Бальтазар Цепеш готовился проглотить мир. Или только Европу, если верить замечанию Кариба. Полные ненасытного голода глаза, не моргая, в упор смотрели на меня. С этим человеком не имело смысла вести словесные битвы, в нем не было слабостей и мелких страстей, на которых можно было бы сыграть… кроме одной. Неудержимое стремление к власти – вот что было его слабостью. При всем коварстве и хитрости, оно делало его однобоким, прямолинейным. Предсказуемым.

– Мой великий предок, – произнес граф, – был обесчещен и низвергнут. Он потерял все. Я восславлю наш род в веках, вернув утраченное в стократном размере.

Заяц вжался в софу, будто хотел целиком втиснуться в щель между спинкой и сиденьем. Электра опустила голову, вцепившись в полу своей куртки. Еще несколько секунд граф опалял нас свирепым темным огнем своего взгляда, а затем переменил позу, закинул ногу на ногу и отвернулся к пустым шкафам. Я медленно разжал кулаки, с трудом подавив желание закашляться. Горло болело все сильнее.