Павел Амнуэль - Имя твоё...

Он отошел, а я стояла посреди комнаты, ноги стали ватными, в голове шумело, подбородок был теплым, и казалось, с него что-то капает. Я даже руками потрогала и, ничего не обнаружив, испытала странное сожаление.

Вышла в кухню, где Валя нарезала хлеб для бутербродов, взяла в руки второй нож и молча принялась помогать подруге.

«Твой брат, – спросила я неожиданно для себя, – он сильная личность?»

Валя пожала плечами, она не хотела говорить о брате.

«Он вообще не личность, – сказала она, наконец. – Водопроводчик».

Должно быть, в ее понимании эта профессия ставила человека на нижнюю ступень социальной лестницы. Вроде золотаря или ассенизатора.

«Водопроводчик», – повторила я, и мне представились чистые струи воды, бьющие из земли в небо, и Валера-укротитель, одним движением руки заставляющий эти пенные фонтаны становиться уже или шире, выше или ниже.

Валера вошел в кухню с пакетом, в котором лежала дрель, и сказал, обращаясь ко мне, но глядя в спину даже не обернувшейся сестры:

«Я провожу вас, а то уже поздно, и по улице ходят белые медведи, сбежавшие из зоопарка».

Валя удивленно обернулась, она, похоже, впервые слышала от брата столь сложно организованную фразу, да еще и замешанную на фантазии, которая у Валеры, по мнению сестры, всегда была в зачаточном состоянии.

Я не собиралась домой. Впрочем, и у Вали делать было нечего. Положила нож, вытерла руки кухонным полотенцем и сказала:

«Хорошо».

Так это и началось.

Да, ты шла рядом с Валерой, и вы оба молчали. Шли долго, потому что он повел тебя кружной дорогой, хотя от Валиного дома до твоего дойти можно было за десять минут. Шли, молчали, и ты чувствовала, что молчанием он притягивает значительно сильнее, чем если бы распушил перья и принялся говорить, рассказывать, произносить обычные в таких случаях слова…

Он уже привязал тебя к себе своим взглядом, и слова теперь были не нужны, они бы только мешали, он понимал это, а ты – нет, и ты сердилась, хотела прервать нелепое молчание, но не находила слов и оттого сердилась еще больше, не понимала, почему не бросаешь этого человека на полпути и не бежишь домой короткой дорогой, и, не понимая этого, еще больше сердилась, ты будто шла по шершавой колючей поверхности злости, впитывала ее, растила в себе, и вдруг не смогла себя больше сдерживать, встала перед Валерой и потребовала:

«Ну! Скажите же, наконец!»

«Да я, собственно, – пробормотал Валера, – погулять хотел. С вами. И вообще».

Иногда нужны тысячи слов, чтобы объяснить женщине свои ощущения, желания, чувства. Валера обошелся двумя, одно из которых было союзом. И тем не менее, ничего больше говорить было не нужно, ничего и не было сказано, ты стояла перед ним, ему достаточно было протянуть к тебе руки, чтобы обнять, он так и поступил.

Я не помню… Ты сейчас сказал, и я увидела, а раньше я всего этого не знала, думала, что забыла, все было в тумане после того, как Валера вошел в кухню, сказал «Я провожу вас», и до того, как я вдруг обнаружила, что целуюсь с ним на тротуаре под ярким фонарем.

Этот провал в памяти меня так поразил тогда, что я просто не могла сопротивляться.

Нет, Алиночка, не только. А может, и не столько. Ты почувствовала, что знаешь Валеру, что уже видела его когда-то, и голос слышала, и еще тебе показалось, что ты уже с ним целовалась где-то и когда-то.

Дежа вю.

Да, я знаю, это было наваждение, я прибежала домой сама не своя, было уже поздно, мама спала, я специально гремела посудой на кухне и переставляла стулья в своей комнате, хотела, чтобы мама проснулась и спросила «Как погуляла, доченька?», и тогда я бы рассказала ей обо всем, а, рассказывая, все бы вспомнила из того, что забыла. Я хотела, чтобы мама посоветовала, как быть с этим человеком, который мне совершенно не нравился, но притягивал, как притягиваются две половинки магдебургских полушарий.

Вот. Ты сказала это, Алина. Две половинки.

Но этого не могло быть!

Почему?

Потому что моя половинка – ты. Ты!

Конечно. И Валера – тоже.

Да, я теперь понимаю. Наш с тобой клон…

Это было неизбежно – твоя встреча с Валерой, неизбежно было и то, что встретилась ты с ним в тот вечер, когда увидела меня во сне. А наутро нашла потерянную сережку.

Веня, этого не могло быть. К тете Зине приходил другой человек. Я его не видела, но знаю – другой. Не мог то быть Валера. Он никогда даже не намекал мне на знакомство с Зиной. И Валя не говорила – впрочем, она могла и не знать, что она вообще знала о своем брате?

Это был он, Алина.

И в такси…

Да, и в такси.

Но Валера никогда не работал в такси.

Я помню, Алиночка. Скажи мне только одно, родная моя. Я знаю все, что происходило между тобой и Валерой, даже то, что невозможно сказать, потому что… Знаю, и не будем об этом. Но я не понимаю одного. Ответь мне, если можешь.

Да, спрашивай.

Ты была с ним счастлива? Не все время, но хотя бы мгновение. Настоящее счастье, когда мироздание перестает быть.

Я… Не знаю. Я должна сказать: «Нет», но не могу. Я могла бы сказать: «Да», но это будет неправдой. Я не знаю…

Вы встретились на следующий день после того, как у тебя закончились занятия в техникуме… Да, он ждал меня, и это было так обычно, так пресно, так предсказуемо – каждое его слово, и букетик цветов (ландыши, их продавали на каждом углу, каждая вторая девушка шла по улице с таким букетиком), и приглашение в кафе… Как это было банально, если вспомнить. Но я никогда не вспоминала так, как помог мне вспомнить ты. Господи, Алиночка, банальности, если находишься внутри них, обычно представляются откровениями. Лишь при взгляде со стороны – или из другого времени, будущего или прошлого, – банальность видится такой, какая она на самом деле.

Что общего было между нами? Валера рассказывал о своей работе, о приятелях, о каких-то муфтах и переходниках, я пропускала его рассказы мимо ушей, потому что, когда мы встречались, ощущала только его мужское притяжение. Так мне тогда казалось – мужское. На самом деле – это я понимаю сейчас – это было притяжение моей же сути, не мужское, вообще не человеческое. Но если крайности сходятся, если разноименные заряды притягивают друг друга, если свет непременно поглощает тьму и сам поглощается ею, порождая серый рассвет, если все это происходит в мире, то естественной была и моя связь с Валерой – связь не мужчины с женщиной, а двух разноименных зарядов, двух крайностей, света и тьмы.

И родилась серость – ты это хочешь сказать, родная моя?

А что же еще могло родиться?

Я не думала о том, как и почему мы познакомились. Я не вспоминала о Зине и человеке, посетившем ее в день смерти. И о взгляде Валеры, подобном тугой нити, я не вспоминала тоже. Все странное, что сопровождало нашу первую встречу, исчезло из памяти.