Павел Амнуэль - Имя твоё...

Пьян в стельку, – повторил Бородулин. Глупости. Он должен сказать, как было на самом деле. Раскрыть рот и для начала дать врачам знать, что очнулся. Потом потребовать кого-нибудь из своих коллег – если прошло немного времени, то должен дежурить Максим, он хороший следователь, во всяком случае, умеет слушать, когда задержанный дает признательные показания, не прерывает, все фиксирует, даже нюансы, это сейчас самое важное, но как дать о себе знать – неужели его парализовало, все тело как стеклянное, может быть, даже прозрачное, нет, тогда и веки были бы прозрачными, и он видел бы потолок – зеленоватый, высокий, с белесой невнятной полосой серого света, протянувшейся от щели между портьерами, прикрывавшими окно.

«Почему я это знаю, – вяло удивился Бородулин, – если не могу открыть глаз?»

Он еще многое знал и хотел сказать, но не мог, и из-за собственного бессилия – в том числе и профессионального – начал плакать, но слезы застывали значительно раньше, чем могли выделиться из глазных пазух. «Неужели на их проклятых приборах, – думал Бородулин, – не видно, как я нервничаю, и что я давно в сознании? О чем они думают, эскулапы долбанные?»

Он не знал, о чем думали врачи, но тихий разговор был слышен отчетливо – настолько, что долго проходил мимо сознания, как, бывает, не обращаешь внимания на лежащую посреди стола вещь и ищешь ее по темным закоулкам в ярко освещенной комнате.

– …И это, конечно, отражают приборы, – сказал один из врачей.

– Здесь физики нужны, – пробасил второй. – У меня есть знакомый физик, доктор наук, можно с ним проконсультироваться.

– По крайней мере, коллеги, к одному выводу мы пришли, не так ли? – произнес мягкий женский голос. – Ни о каком оперативном вмешательстве речи быть не может.

– Конечно, – согласился бас.

– Безусловно, – добавил тенорок и закашлялся.

– Все равно, – сказал странный голос, принадлежавший то ли мужчине, то ли женщине, – невозможно, чтобы тело имело минусовую температуру уже в течение трех с половиной часов и при этом не только не нагревалось, но и сохраняло определенные жизненные функции.

– Но вы сами видите, Ираклий Игнатьевич, – раздраженно начал бас и был прерван мягким женским голосом:

– Пожалуйста, не нужно начинать дискуссию заново. Игорь, позови своего физика, сами мы ни черта не поймем.

Три с половиной часа, – подумал Бородулин. – Где я был все это время? Что стало с мертвяком?

Задав себе этот вопрос, Бородулин понял, что знает ответ. Знание было визуальным – он увидел высокие кусты с большими листьями, похожими на крапиву, мир свернулся в узкий сектор перед глазами («Как шоры надели», – мелькнула мысль и пропала). За кустами возникли две фигуры – мужская и женская, он не мог рассмотреть лиц, фигуры предстали тенями, и это было непонятно, потому что солнце стояло высоко, светило ему в спину и должно было освещать этих людей, но он все равно видел только тени, будто мужскую и женскую фигуры вырезали из трехмерного пространства, оставив вместо них пустые оболочки, в которых свет поглощался так же, как исчезает в огромных космических черных дырах, о которых Бородулин читал в популярном журнале и, конечно, считал выдумкой ученых, которые ради того, чтобы получить бабки на свои исследования, готовы вообразить всякую лабуду, и лучше бы на деньги, что тратятся на науку (один запуск спутника сколько стоит!), повысили зарплату оперативникам и следователям, тогда и незаконченных дел меньше станет, и мертвяки по городу не разгуливали бы, как по родному кладбищу.

Зашоренный взгляд Бородулина отметил, что мужская тень приблизилась на несколько шагов, а женская, напротив, отошла назад, к крапивному кусту. Бородулин ощутил беспокойство, он был уверен, что, кроме них – его и этих двух теней – неподалеку возникли еще двое. Они находились вне его поля зрения, возможно, совсем рядом, и он инстинктивно выбросил в стороны руки, кончики пальцев уперлись в стены, будто он стоял в узком коридоре, а те двое подходили к нему с обеих сторон, они еще не пересекли преграду, служившую коридору стеной, но это должно было произойти с секунды на секунду. Нельзя.

Почему?

Он не должен был задавать себе этого вопроса. Он все равно не мог на него ответить. Он не знал. Не хотел знать. А если не хотел – почему спросил?

Бородулин опустил руки и смог повернуться в узкой щели, предоставленной ему для жизни. Серый коридор протянулся и в противоположную сторону, солнце светило теперь в глаза, но лучи не слепили, они застывали в сухости воздуха, разламывались на части, падали на тропинку и расплывались на ней желто-оранжевыми лужицами, ненавистно жаркими и неприступными – переступить через лужицы света он не мог, они разделяли его и тех двоих, что стояли перед ним по эту сторону коридора: тени людей, обозначения сутей – в том числе, и его собственной.

Почему?

Он опять спросил напрасное.

Сути чего?

Неважно. Он должен пойти вперед, потому что за ним – две тени, это поддержка, это стена, к которой он сможет прислониться, если он… если ему…

Что?

Он пошел вперед, ощущая, как с пальцев его опущенных рук падают на землю капли холода – не влаги, не льда, даже не замерзшего воздуха, а холода в его чистом и первозданном состоянии. Мужчина и женщина стояли в сером коридоре, не делая попыток приблизиться, но и не отступая ни на шаг.

Он ощущал их страх, и это придавало ему сил.

– Значит, нужно идти в смерть? – сказала женщина, и тихий ее голос преломился в серых стенах коридора, частично отразился, частично был поглощен, прозвучав невнятно, глухо, без отдельных звуков, – но все же понятно.

– Ты сказала это первая, – произнес мужчина, взяв женщину на руку.

– Ты подсказал мне, – сказала она. – Я не хочу.

– Я тоже, – прошептал мужчина, воображая, что говорит в полный голос.

– Я боюсь, мой хороший.

– Мне тоже страшно, родная моя. Он ждет, когда мы придем. Мы придем, чтобы вернуться. Ты знаешь дорогу назад – оттуда?

– Я и туда дороги, к счастью, не знаю, – сказала женщина.

– Дай мне руку, отпусти меня из своих мыслей…

– Какое яркое солнце. И кто эти двое, идущие по тропинке нам навстречу?

– Я вижу, родная, и ты тоже видишь и понимаешь.

– Это мы, да?

Они узнали себя в двух тенях? Бородулин сделал шаг и неожиданно со всей четкостью предсмертного восприятия, когда сознание уже отрешено от реальности, но еще не получило сигнала о том, что можно покинуть настрадавшееся тело, он ощутил свое сродство с этими людьми, шедшими ему навстречу, и нежелание причинить им зло, более того, – он хотел, чтобы они, наконец, получили заслуженное, то, что должно им принадлежать, потому что так было предначертано в большом мире, о ком он ничего не знал. Стой, – сказал он себе, но продолжал идти, поняв вдруг, что оказался в этом теле случайно, только потому, что пытался его остановить, дотрагивался до него и был, похоже, заражен – не вирусом, конечно, а чем-то более проникающим и менее пригодным для описания.