Роджер Зилазни - Остров мертвых

Однако «де юре» их интересы представляло правительство Земли, законно выбранное отсутствующим большинством, — а может, также и «де факто», если бы до того дошло. Пожалуй, что так. Я надеялся, что до этого никогда не дойдет.

Более чем полвека имел место пат. Никаких новых веганских курортов, никаких новых выступлений Ред-пола. Так же как и никакого Возвращенства. Но скоро последует новый виток. Это носится в воздухе — если Миштиго действительно инспектирует.

Так вот, я вернулся в Афины в мрачный день во время холодного моросящего дождя, когда город растрясло и переиначило последними подвижками земной коры, и голова моя была в вопросах, а тело в ранах, но я был бодр. Национальный Музей еще стоял между Тоссизой и Василеос Ираклиу, Акрополь был разрушен еще больше, чем я помнил, и гостиница Садовый Алтарь — в прошлом старый королевский дворец — там, на северо-западной стороне Национальных Садов, наискосок от площади Синтагма, — гостиница эта была растрясена, но стояла на своем месте и действовала, несмотря ни на что.

Мы вошли и зарегистрировались.

Как Комиссару по Искусствам, Памятникам и Архивам, мне было оказано особое внимание. Я получил номер под цифрами 19.

Он был не таким, каким я его оставил. Теперь здесь было чисто и опрятно.

Маленькая металлическая табличка на двери гласила:

«В этом номере был штаб Константина Карагиозиса в период основания Редпола и Восстания Возвращенцев».

На спинке кровати была надпись:

«На этой кровати спал Константин Карагиозис».

В длинной узкой передней комнате на дальней стене я заприметил еще одну надпись. Там было сказано:

«Это пятно на стене осталось от бутылки с напитком, которую Константин Карагиозис швырнул во время празднования бомбардировки Мадагаскара».

Хотите — верьте, хотите — нет.

«Константин Карагиозис сидел на этом стуле», — настаивала следующая табличка.

В ванную же комнату я и вовсе боялся заглядывать.

Поздно ночью, когда я шагал по усыпанным камнями мостовым моего почти пустынного города, старые воспоминания и сегодняшние мысли текли во мне вместе, как две реки. Все остальные члены нашей группы похрапывали в гостинице, а я вышел из Алтаря, спустился по широкой лестнице, задержался, чтобы прочесть одну из надписей, взятую из надгробных речей Перикла[66],— «Вся Земля — это могила великих людей», — там, сбоку, на Мемориале Неизвестному солдату, — оглядел мощные мускулистые конечности этого древнего воина, распростертого вместе со всем его оружием на смертном ложе, а также весь этот мраморный барельеф, — в памятнике было какое-то живое тепло, может, благодаря афинской ночи, — и пошел дальше вверх по Леофорос Амалиас.

Обед был что надо: узо, жюветси, коккинели, яурти, метакса, много черного кофе, и Фил спорил с Джорджем об эволюции.

— Разве ты не видишь, что здесь, в последние дни жизни этой планеты, сходятся в одной точке миф и сама жизнь?

— Что ты хочешь сказать? — спрашивал Джордж, до блеска подчищая тарелку с наранцей и поправляя на носу очки.

— Я хочу сказать, что человечество вырастало из тьмы, в которую было погружено, со всеми теми легендами и мифами и воспоминаниями о сказочных существах. Сейчас мы возвращаемся в ту же самую тьму. Сила жизни слабеет, становится неустойчивой, и наблюдается реверсия к тем первичным формам, которые по сю пору существовали лишь как смутные воспоминания разных народов…

— Чепуха, Фил. Ты говоришь «сила жизни»? Какой век ты считаешь своим собственным? Ты говоришь так, будто все живое представляло собой единую чувствующую реальность.

— Но это так.

— Докажи, пожалуйста.

— В твоем музее есть скелеты трех сатиров и фотографии одного живого. Они живут среди холмов этой страны. Здесь также наблюдали и кентавров, а кроме того, имеются цветы-вампиры и лошади с рудиментами крыльев. В каждом море есть морские змеи. Наши небеса прочесывают завезенные летуче-паучьи мыши. Есть даже клятвенные заверения лиц, видевших Черное Чудовище Фессалии, пожирателя людей, костей и тому подобного, — живы и все прочие легенды.

Джордж вздохнул.

— Все, что ты пока сказал, доказывает не что иное, как то, что когда жизнь во взвешенном состоянии, возникает возможность для появления любой ее формы, если на то есть сопутствующие факторы и благоприятная обстановка на достаточно продолжительный период времени. Все существа земного происхождения, которых ты тут называл, являются мутантами, появившимися возле Горючих Точек по всему земному шару. Одно такое место находится в холмах Фессалии. Если бы даже Черное Чудище вломилось бы в этот момент в дверь с сатиром на хребте, это бы все равно не поколебало бы мое мнение, как не доказало бы и твое.

В тот момент я глянул на дверь, но не в ожидании Черного Чудища, а, скажем, какого-нибудь неприметного старика, что мог робко остановиться за ней, споткнуться у порога и пойти прочь, или официанта, тайком несущего Диане выпивку и сунувшего счет внутрь сложенной салфетки. Однако никто не появился.

Я прошел Леофорос Амилиас, миновал Арку Адриана, оставил позади Олимпейон, так еще и не зная ответа. Диана связалась с Редполом, но от них до сих пор не было ни звука. Через тридцать шесть часов мы должны были улететь из Афин в Ламию, затем двинуть дальше пешком сквозь районы, поросшие странными новыми деревьями с бледной длинной листвой, пронизанной красными жилами, со свисающими ползучими растениями и всем тем, что ветвится там, наверху, — сквозь все эти цветущие места, где возле корней произрастает strige-fleur, а затем — через омытые солнцем долины вверх по извилистым козьим тропам, через высокие каменные гряды и вниз, через глубокие ущелья, минуя разрушенные монастыри. Это была дикая идея, но Миштиго опять же захотел, чтобы было именно так, и не иначе. Он полагал, что, коль скоро я родился в этих местах, ему ничто не угрожает. Я пытался рассказать ему о диких тварях, о каннибалах Куретах — племени, которое там бродило. Но он хотел быть Павсанием[67] и увидеть все собственными глазами. Что же, о’кей, решил я, раз Редпол его не сцапал, то это сделает здешняя фауна.

Но на всякий случай я зашел в ближайшее почтовое отделение Земного правительства, заполучил разрешение на дуэль и заплатил налог за свою смерть. Мне как Комиссару и прочее, решил я, следует предусмотреть все варианты.

Если Хасану нужно убивать, я убью его законно.

Я услышал игру бузуки — мелодия звучала из маленького кафе по другую сторону улицы. Отчасти потому, что мне этого хотелось, а отчасти потому, что чувствовал за собой слежку, я пересек улицу и вошел внутрь. Я двинулся к маленькому столику, за которым можно было сесть спиной к стене и лицом к двери, заказал кофе по-турецки, пачку сигарет и стал слушать песни, в которых говорилось о смерти, разлуке, несчастье и вечном вероломстве мужчин и женщин.