Дмитрий Львов - Исход

Наконец с едой покончено.

— Зовут-то тебя как? — догадываюсь я наконец спросить мальчишку.

— Казик, — отвечает он быстро.

— Значит Казимир. Красивое имя. И где ты живешь, Казимир?

— Нигде, — шепчет он, и глаза его наполняются страхом.

Я молчу. Если мальчишка захочет, он и сам все расскажет. Наконец он решается:

— Я из приюта, — сказавши так, Казик сползает к краю скамейки, готовый рвануть прочь.

Молчу. Смотрю в сторону и молчу.

— Я оттуда сбежал. — слышу его голос. — Там дерутся…

Перевожу на него взгляд. Да, драчун из мальчишки никакой.

— У тебя есть кто-нибудь в Варшаве?

— Не знаю, — простодушно отвечает он.

Значит, никого. Дернул же меня черт покататься на карусели.

Мальчишка встает.

— Так я пойду, — трудно понять, вопрос это или утверждение.

Во всяком случае я молчу. Он поворачивается и уходит. Впервые за многие годы я чувствую ненависть к своей профессии. Сижу на скамейке и смотрю ему вслед. Он уходит все дальше и дальше.

Что-то заставляет меня подняться и поспешить за ним.

— Постой, — говорю я, догнав его. — Давай погуляем вместе. Тебе, я вижу, торопиться некуда, да и я не спешу..

Он доверчиво протягивает мне руку.

Мы бродим по улицам Старо Място и по-прежнему молчим. Не знаю, о чем думает мой спутник, мои же мысли кружатся вокруг него. Можно, конечно, дать пареньку денег. Они мне совершенно не нужны. Но деньги отберут, да еще и побьют в придачу. Можно повести его к пану Вольдемару и заплатить вперед за еду и кров, но это тоже не выход — денег хватит только на месяц. Конечно, можно заплатить золотом — этого добра у меня сколько угодно, но начнутся расспросы — откуда у бедняка золото? — и дело запахнет полицией. Впрочем, какая полиция, со вздохом думаю я: через месяц здесь от полиции, по крайней мере польской, и следа не останется…

Отец вытащил меня из ада потому что имел на это специальное задание — набрать группу мальчишек для Интерната. Насколько мне известно, в ближайшие полсотни лет нового набора не будет.

Начинает темнеть. Близится ночь. Близится мой уход. Самое большее, что я могу — это остаться еще на пару дней, в крайнем случае на неделю. Это будет нарушение инструкции, но я сегодня уже умудрился нарушить их с десяток, а кроме того все они вдруг стали мне совершенно безразличны. Беда в другом: отсрочка моего Ухода ничего не даст.

Мы меняем направление и вновь движемся к парку. Там уже смолкает музыка, кончается веселье…

Я прожил на свете более трехсот лет. Для Земли срок огромный, по меркам Базы — немного. Бродил по планетам. Каждая из них оставила след в моей памяти. Мой мозг, обученный и натасканный специалистами Интерната, работал подчас на пределе, душа же дремала. Она дремала, а я ее не будил. Мне это было ни к чему. Миры проходили передо мной, как кадры непонятных фильмов, начала которых я не застал, а конец был неинтересен.

Подул ветер. Впервые за многие дни подул ветер, я его явственно чувствую, а подняв голову, вижу как на звезды наползает тень. Это идут тучи. Должно быть, завтра будет дождь.

Мы сворачиваем в темную аллею — ту, что я облюбовал себе для Ухода. Мальчишка замедляет шаги. Ему страшно.

Черт меня дернул прокатиться на карусели.

Сую руку в карман и нащупываю блок-генератор. У отца был другой прибор. Рассчитанный на групповое перемещение. Мой же — индивидуального пользования. Двоих он не перебросит.

Я протягиваю Казику блок-генератор.

— Держи. Это сюрприз. Сейчас я сосчитаю до десяти, ты зажмуришь глаза и нажмешь на кнопку. Хорошо?

Он едва заметно кивает.

Я отхожу в сторону и начинаю считать.

На Базе что-нибудь придумают. На Базе обязательно что-нибудь придумают и воспитают его, и дадут ему долгую жизнь, такую же как у меня или даже больше. И тут на счете "шесть" я замолкаю… Такую же жизнь, как у меня… Что-то случилось за последние несколько часов. Что-то случилось со мной. Я совсем не уверен, что парню нужна такая жизнь, как не уверен и в том, что такая жизнь нужна мне. Эта мысль, пришедшая в голову, столь необычна, столь чудовищно нелепа, что поначалу я тороплюсь ее отбросить. Но она не уходит, становится главной и единственной.

Наверное я долго молчу, потому что мальчишка подбегает ко мне, держа в вытянутой руке блок-генератор.

— Не хочу, — говорит он. — Не надо мне никаких сюрпризов. Пойдемте отсюда.

Он дергает меня за рукав и старается заглянуть в глаза.

Я чувствую, как он дрожит, прижимаясь ко мне.

Я глажу его по голове.

Впервые за всю свою жизнь я глажу по голове мальчишку. И он плачет. Я наклоняюсь к нему. Сажусь на корточки. Теперь мы сравнялись в росте. Прямо передо мной его зареванное лицо.

— Ты чего? — говорю ему я, вытаскиваю платок и вытираю ему слезы. — Ты чего плачешь?

Он мотает головой и молчит.

— Испугался?

Молчит. Слезы уже не текут по его щекам. Он только шмыгает носом и смотрит в сторону. Теперь моя очередь ловить его взгляд, но он упорно отводит глаза. Я заглядываю то с одной, то с другой стороны, но все безрезультатно. Скоро это превращается в игру, и вот Казик уже улыбается, кусает губы, чтобы не рассмеяться, и все же смех рвется из него; наконец запрокинув голову, он хохочет.

Я встаю, распрямляюсь во весь рост.

— Пойдем, — говорю Казику. — Пойдем отсюда. Не будет никаких сюрпризов.

Мы идем по ночной Варшаве. Но пока еще мирной ночной Варшаве. Я смутно представляю себе, что будет с нами через месяц. Об этом я подумаю в другой раз. А пока мы идем домой.

Блок-генератор оттягивает карман брюк, и на мосту через Вислу я выбрасываю его в воду.

ИСХОД — ТРИ

Только пепел знает, что значит сгореть дотла.

Каторга не там, где работают киркой…

Каторга там, где удары кирки лишены смысла.

… Мир был шарообразным.

Нижняя его половина выгибалась к горизонту изломанным контуром темного леса, подпирая расцвеченное звездами небо.

Малыш стоял в самом центре мирозданья — на поляне перед дедовским домом. Он поселился здесь сегодня утром, прожив первые свои шесть лет невольным узником шахтного городка энергетиков на Меркурии. Взрослые рассказывали ему о Земле, но она все равно поразила Малыша, выбежавшего из прохладного чрева ракеты в полыхающий над космодромом полдень.

Потом был полет на мобиле. И внизу проплывали города, реки, леса, проносились стаи птиц, медленно ползли облака. И все это звонкое разноцветье обрушилось на Малыша так неожиданно и мощно, что, переполненный впечатлениями, он скоро устал и задремал на коленях у мамы. Его не стали мучить и унесли спать, а среди ночи он проснулся и отправился гулять по дому через тихие комнаты, наугад толкая чуткие двери, пока не оказался на крыльце.