Кир Булычев - Вид на битву с высоты
– Странный парень, – сказал я.
– Его следует опасаться, – заметил разведчик.
– Вы можете показать мне, где находится дверь? – спросил я.
– Как и все тут – относительно недалеко. Только надо спешить, пока хозяева отдыхают.
Вот и новое слово – «хозяева». Хозяева, которые славно организовали целую войну с настоящими убитыми.
– Тогда пойдем, – сказал я.
Разведчик задержался. Коршун был весь в бинтах. Над ним трудились оба врача и пожилая медсестра.
– И как у него дела? – спросил я.
– Плохо, – сказал старший врач. – Рука и два ребра сломаны, гематомы, отбиты почки. Долго не протянет.
– Черта с два, – с трудом произнес Коршун. Лицо у него тоже было забинтовано – лоб, щека и один глаз. Вокруг второго было черное пятно. – Я встану. Ты без меня не уходи...
– Ты переменил ход битвы, – сказал Шейн. – Если бы не ты, мы бы проиграли всю войну.
Он добавил, авторитетно обращая внимание к врачам:
– Чтобы поставить его на ноги немедленно! К следующему бою герой должен быть готов. Наложите шины, перевяжите. Я скоро проверю!
Когда мы отошли от госпиталя, Шейн сказал мне:
– Вернее всего, он – мертвец. Я не удивлюсь, если это случится в ближайшие часы.
– Почему?
– Во-первых, он нарушил правила боя. Рыцари сражаются один на один. А он ввязался в бой.
– Но только после гибели Шундарая.
– Неважно. Он изменил ход боя.
– Победа ублюдка, – возразил я, – могла означать конец войны?
– Да, – согласился Шейн. И вдруг остановился. – Ты прав! – воскликнул он. – Прав, черт побери! Войну кончить нельзя! Война – вечна!
– Почему?
– Все узнаешь, обязательно узнаешь.
Нам встретились сразу трое лам, все незнакомые. Они тащили рулоны материи. Видно, переносили свой храм на новые позиции.
Шейн шел молча, он не хотел допускать меня в свои мысли.
Мы обошли довольно глубокую яму, в которой несколько солдат играли в карты, кажется, в подкидного дурака. Игра шла азартно – они нас даже не заметили.
Люди кучковались в траншеях и ямах – по нескольку человек, даже дремали вместе, но можно было пройти сотню метров и не увидеть ни единого человека. Если бы наши враги захотели совершить прорыв, никто бы им не помешал.
Но они не хотели совершать прорывов. Они зализывали раны.
– А кто они – ублюдки? – спросил я.
– У нас не берут пленных, – сказал разведчик.
– Некогда пленного убили, он все равно лежит у ваших ног, только мертвый, – заметил я.
– У нас не положено снимать маску.
– Кончайте вешать мне лапшу на уши, граф, – сказал я, – неужели вам никогда не приходилось снимать маски с убитых?
– Снимали, – сказал Шейн.
– И что же?
– Ублюдки и есть ублюдки.
Я вздохнул.
– Граф, вы мне врете, – настаивал я. – Что-то заставляет вас скрывать правду. Если вы не верите мне...
– Ублюдки – такие же люди, как мы с вами, – сказал Шейн.
– Так я и подозревал.
Мы поднимались по пологому склону холма, изрезанного древними траншеями, большей частью полузасыпанными.
– Здесь давно не воевали, – заметил я.
– Да, теперь война идет ближе к речке. Так им лучше видно.
Чем выше мы поднимались, тем больше вокруг было мусора, сухих палок и даже бревен, камней, старых тряпок, железных ржавых предметов от кастрюль до детской, некогда эмалированной ванны, встретилось даже колесо грузовика без шины и железный обод на железных спицах от какой-то высокой телеги – будто некогда он составлял часть велосипеда для слона.
И я налетел на стену. Просто забыл о том, что пора бы готовиться к встрече с ней.
Я отскочил от неожиданности.
– Спокойно, мой друг, – сказал Шейн. – Теперь нам надо найти нужное место.
Он пошел вдоль стены, легко перепрыгивая через сучья и обходя крупные камни.
Мне показалось, что за нами следят.
Я поднял голову – шариков не было видно.
Шейн водил в воздухе растопыренными пальцами.
– Смотрите, Седой, – сказал он, – здесь дверь.
Я подошел к нему и, проведя пальцами в том месте, почувствовал вертикальную полоску.
– Дверь открывается снаружи, с той стороны. А здесь есть ориентир. Видите сухое дерево, раздвоенное?
Сухая сосна поднималась за нашими спинами.
– Ее видно снаружи. Я как-то подходил к этой двери.
– А как она отпирается?
– Она не заперта. Она сейчас – одно целое со стеной.
Я толкнул стену за полоской разрыва. Ничего не произошло.
– Что же вы предлагаете делать? – спросил я.
– Я думал, что вы знаете. Вы же просили привести вас сюда.
У меня возникло подозрение, что Шейну известен мой секрет. Чего быть не могло, ведь в Меховске не осталось ни одного человека, который знал бы о моих московских занятиях.
– Я могу попытаться, – сказал я.
– Вы пройдете сквозь стену?
– Как высоко отсюда до балкона?
– Раньше воюющим сторонам разрешали иметь воздушные шары при условии, что они поднимаются только на сто локтей. Но кто-то поднимался выше. Такие шары сбивали. А это, я вам скажу, увлекательное зрелище. С шаров кидают вниз горшки, наполненные греческим огнем – горючей смесью. Горшки вдребезги, люди горят!
– Значит, минимальная высота, на которой живут боги, пятьдесят метров?
– Наверное, чуть больше. Но воздушного шара мне для вас не найти.
– Допустим, я окажусь снаружи. Я смогу открыть дверь?
– Снаружи – сможете.
– А как мне ее отыскать?
– Вам не добраться до балкона.
– Это мои проблемы, граф. Допустим, я оказался там...
– Снаружи... вам покажется, что вы попали на большой старый стадион. Балкон – правительственная ложа, вынесенная над футбольным полем. А сзади – коридоры, лестницы, туалеты, служебные помещения... Все как обычно.
– Дальше!
– Дверь, которая ведет сюда, расположена в платяном шкафу сорок шестой комнаты под северной трибуной.
– У вас хорошая память, граф.
– Не жалуюсь. Но как вы собираетесь туда попасть?
– Увидите. Я не буду ничего от вас скрывать. Но прошу вас, не удивляйтесь и не пугайтесь.
– Меня трудно напугать.
– У каждого свои представления о путешествиях. Я смогу попасть на балкон.
Он полез за пазуху, вытащил оттуда сложенную, расшитую позументами каскетку наподобие бейсбольной, с необычным гербом впереди.
– Это вам может пригодиться снаружи, – сказал он. – Такие носят служители.
– Спасибо. – Я надел головной убор, он был чуть мал.
– И главное, – попросил он, – если попадетесь, не говорите о моем участии в этой авантюре. Мне хочется еще немного пожить.
– Они обычно пытают или сразу расстреливают?
– Когда как, – обреченно сказал Шейн, который решил, что я его обязательно выдам. Непроизвольно его рука, рука разведчика, который не любит оставлять нежелательных свидетелей, потянулась к рукоятке кинжала, заткнутого за пояс.
– Не беспокойтесь, граф, – сказал я, – постараюсь вас не подводить, а если вам захочется сейчас воткнуть мне ножик в спину, вы этим ничего не добьетесь. Останетесь один, и вас, по вашим же словам, завтра уберут.
– Вы заблуждаетесь, – ответил граф, – я не собирался причинить вам вред.
– Тогда – счастливо оставаться! Ждите меня у двери через полчаса!
Я отошел на несколько шагов, прикинув, что стены изгибаются внутрь. Мне надо будет лететь под углом, как круто поднимающийся реактивный истребитель.
А вдруг не получится? Я в этом мире толком еще не летал. И слишком мало использовал свои способности. Калерия обещала, что мной займется главный психолог института Мирский, но Мирский постоянно был занят на симпозиумах, а я – на заданиях. Так мы и не совпали.
Я представил, как поднимаюсь над этой мертвой долиной.
– Что вы делаете! – ахнул Шейн. И я понял, что он не притворяется. Он в самом деле был поражен зрелищем человека, медленно, но уверенно воспаряющего к облакам.
Все. Получилось.
– Ждите меня, – повторил я сверху. Я понимал, что, когда говоришь с неба, твои, в общем, банальные фразы приобретают особое звучание. – Через полчаса у сухого дерева.
Я стал подниматься все быстрее. Мне хотелось достичь облаков и спрятаться в них.
С каждой секундой поле боя расширялось, и я уже мог охватить взором все – от нашего города, нарисованного на горизонте, до города ублюдков – его, правда, было почти не видно, до него втрое дальше, чем до нашей родной столицы. Но он тоже был нарисован – можете потрогать.
Я видел лысинку графа Шейна. Граф как граф – позументы и страх перед пенсией. Правда, здесь пенсию дают одновременно с путевкой в крематорий.
Шейн стоял, запрокинув голову, и мне даже с высоты было видно, как удивленно сверкают его глазки, а рука дергает правый ус.
Теперь мне надо постараться не стукнуться головой о край балкона. Или правительственной трибуны.
Вокруг меня возникало молоко. Молоко сгущалось, казалось, что стало сыро. Я проходил облако. Я понимал, что облако не должно быть плотным и толстым. А над облаком должна нависать трибуна для почетных гостей.
