Павел Комарницкий - Всё исправить

– Хорошо-хорошо, – покладисто согласился Алексей, усаживаясь в кресло.

Ждать и в самом деле пришлось недолго.

– Пройдите, пожалуйста, – пригласила секретарша, вновь оторвавшись на секунду от компьютера.

– Слушаю вас… о… э… Алексей… хм… Борисович? – в отличие от новенькой секретарши хозяйка все-таки узнала мужа бывшей сотрудницы.

– Рад, что узнали, Нэлла Павловна.

– Ну, как вы там? Как Юленька? – теперь хозяйка напоминала собой эталон радушия и непринужденной доброты.

– Юля умерла. При родах.

– О! – судя по выражению лица, горе хозяйки салона было беспредельным. – Алексей, примите мои соболезнования… Ох, горе, какое горе…

– Разумеется. Но дело вот в чем, Нэлла Павловна. За вами числится некоторый должок. Зарплата Юле за последний месяц, плюс отпускные за два года, плюс декретные. Все это, естественно, с учетом инфляции и набежавшего банковского процента. Плюс моральный ущерб. Вот, тут все подсчитано. Итого…

– Простите, Алексей, – хозяйка «Кассиопеи» прищурилась, – вы уверены?..

– Абсолютно, – чуть улыбнулся Чекалов.

– Хорошо, – коротко вздохнула женщина. – Сейчас у меня этой суммы нет. Давайте завтра?

– Послезавтра лучше. Завтра Юльке сорок дней.

– Хорошо, послезавтра. В семнадцать тридцать устроит?

– Договорились, – он вновь чуть улыбнулся.

Ночник горел ровным, немигающим светом, загоняя тьму в щели. Маленькая посапывала рядом, почти неслышно. В соседней комнате столь же неслышно спала Вера Николаевна. Бабушки-инфарктницы вообще обычно спят бесшумно…

«Юля, Юль…»

«М?»

И вновь он не удивился.

«Знала бы ты, как я скучаю. По тебе скучаю, Юльк… Я так давно тебя не видел…»

Пауза.

«Завтра сороковины. Так что скоро увидишь»

«В смысле?»

«В прямом. Сорок дней – рубеж для нави»

«Для… чего?»

«Скоро увидишь»

Пауза.

«Ты все еще можешь отпустить меня, Лешик. Отказаться»

«Я не могу без тебя. Просто не могу»

«Как скажешь»

Яркая вспышка! И он словно рухнул в колодец…

… Колодец, в который он летел, был глубок и многомерен, словно «черная дыра», куда проваливаются звезды и целые галактики. А может, это она и есть? Никто ведь не знает, какова она изнутри, та дыра. Потому что никто оттуда не возвращается…

«Ты не прав. Не все так безнадежно»

Там, вне времени и пространства, все уже заливал ослепительный свет.

«Ну здравствуй, ящерка. Что хорошего скажешь?»

«Тебе вновь нужна помощь»

«Как тогда… в роддоме?»

Пауза.

«Ты несправедлив. Так бывает несправедлив ребенок, которого спасли из пожара, рискуя жизнью. Вместо благодарности он плачет и обвиняет, отчего не спасли его любимую кошку»

«Если я не прав, прошу меня извинить. Просто мне очень больно… Юлька не кошка, как ни крути. И еще я хочу знать, когда наконец закончится война. Невозможно все время жить под обстрелом. У меня еще осталась дочь»

«Твоя дочь вне досягаемости Тьмы. Как и ты теперь, впрочем»

«Я в этом ничего не понимаю»

«Вот именно поэтому мы сегодня говорим в твоем сне. Смотри внимательно»

Свет уже терял ослепительную белизну, распадаясь на сложнейшую вязь цветных пятен – словно луч в лаборатории разлагала в спектр незримая призма.

«Я ничего не понимаю»

«Тебе придется. И ты еще не знаешь своей обретенной силы. Силой горя разорван кокон безмятежности, и спящий в куколке выходит на свет»

«Я не понимаю!»

«Смотри внимательней!»

Там, во сне, он всматривался в рисунок танцующих цветных пятен. До рези в закрытых глазах…

«Ты понял?»

«Нет!»

«Еще смотри!»

Голова уже наливалась огненно-свинцовой болью. Зачем, ну зачем же заливать в череп свинец…

«Понял?»

«Нет!!»

«Смотри!!!»

Голова взорвалась, словно атомная бомба! Там, в иномирье, у него разом остановилось дыхание и сердце. Господи… ведь это же так просто…

«Ящерка… я понял… кажется…»

«Иначе и быть не могло»

Пауза.

«Ты прошел через страх. Ты прошел через боль. Осталось одно испытание – властью. Самое грозное из всех. Да, мы рискуем, ибо ты наполнен болью и гневом. Но все-таки мы рискнем»

Яркая вспышка!

– … Леша, Лешенька!

Голос женский, старый, и вовсе непохож на Юлькин, и за плечо трясет другая рука…

– А? Что?!

Он распахнул глаза. Вера Николаевна смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых тлели тревога и страх.

– Ты так кричал во сне…

Рядом завозилась, захныкала Юлька. Алексей подхватил на руки слабо шевелящийся сверток и принялся его баюкать – в последнее время он научился делать это достаточно умело.

– Что тебе снилось, Лешенька? – женщина присела на край кровати. – Поделись. Чтобы страшный сон не сбылся, нужно его сразу же рассказать, есть такое поверье…

– Нет, теть Вера, – Чекалов улыбнулся уголком рта. – Этот сон обязательно должен сбыться.

– Всем привет.

Алексей повесил сумку на спинку стула, принялся расстегивать куртку.

– Леха, слышал новость? Дирехтур-то наш генеральный того… – Гена явно торопился поделиться сногсшибательной новостью, покуда это не успел сделать кто-то другой.

– Не понял, – Чекалов замер. – Помер, что ли?

– Да ну, такой помрет! Написал заяву по собственному и фьють! Показал личный пример, так сказать.

– Да-а… Видать, и впрямь пора, – Стас привычно грел руки о батарею. – Крысы просто так с корабля не бегут, ребята.

– А я и так намерился, ребятушки, – сверкнул очками «аксакал» Степаныч. – Бесплатно пусть Гайдар с Чубайсом пашут.

– Да вы не переживайте, директора всяко найдут, – Антон воткнул в розетку паяльник. – Хотя деморализует, это верно…

– Однако, кто мне заявление на отгул подпишет теперь? – Алексей присел на стул. – Я для того и на службу зашел…

– А ты без спросу, – вновь сверкнул очками Степаныч. – Вон в журнал заявок запиши, ушел на вызов, и все дела.

– Придется так… Придете?

– К концу дня, обязательно.

– Ну и ладно, – Чекалов, вздохнув, принялся вновь застегивать куртку. – Мне еще тестя с тещей сейчас встречать.

– Ну здравствуй, Леша…

Теща опять заплакала, промокая глаза платочком. Коньюнктивит наживет в конце концов, мелькнула в голове посторонняя мысль.

– Здравствуйте, Анна Егоровна. Пал Петрович…

– Здравствуй, Алексей, здравствуй, – в отличие от жены тесть держался кремнем.