Михаил Болле - Мой Демон

Воронцов зажег свечу, после чего и без того скудное освещение сцены окончательно погасло, и прислонил к лицу маску мраморно-белого цвета. Маска имела прорези для глаз и изображала в точности лицо Александра Сергеевича Пушкина. Какое-то время режиссер ходил по сцене, словно бы кого-то разыскивая, а потом вдруг наткнулся на диван и склонился над лежащим на нем человеком. Разумеется, это был Сергей, загримированный под Пушкина. Он лежал с закрытыми глазами, не шевелясь, словно бы уже умер. Воронцов присел рядом с ним, провел рукой по его волосам и вкрадчиво спросил:

– Готов ли ты идти со мной?

И тут погасла даже свеча, после чего наступила кромешная темнота. Когда зажегся прожектор, то Сергей по-прежнему лежал на диване, однако вместо Воронцова рядом с ним сидел Андрей, загримированный под Данзаса. Сергей вздрогнул и открыл глаза со словами:

– Только что за мной приходил слуга Сатаны!

– Да Бог с тобой! – не поверил «Данзас». – Тебе это пригрезилось.

– Нет-нет, все было настолько явственно, что мне до сих пор страшно. Причем он предстал предо мной в виде моего же двойника. Неужто Демон каждого смертного является пред ним как зеркало? Или, что еще хуже, тем, кого сам смертный увидеть в Демоне своем и возжелал? О боже, как мне тяжко…

– Может быть, позвать доктора?

– Уж лучше послать за священником. Видно, душа моя исповедаться хочет.

– Сейчас все исполню, – кивнул Данзас-Андрей и поспешно удалился в темноту.

– О боже, как мне тяжело, – оставшись в одиночестве, застонал Сергей. – Я больше не в силах терпеть эти муки…

Из темноты вновь появился Воронцов. Подойдя к Сергею, он вручил ему пистолет и так же молча удалился.

– А ведь мой вечный спутник тьмы прав, – задумчиво произнес Пушкин-Сергей, приставляя пистолет к своей груди. – В моем положении это наилучший выход…

Его лицо исказилось, словно бы он намеревался нажать на курок, но ему не хватало силы духа. И так продолжалось до тех пор, пока не вернулся «Данзас».

– Я все устроил, – сообщил он, – так что священник скоро будет. Что это у тебя в руке? Откуда ты взял пистолет?

– Сам Сатана вложил его мне в руку, но я не смог…

– Отдай немедля.

«Данзас» вырвал из руки «Пушкина» пистолет и отбросил его в сторону.

Одна сцена сменяла другую, и, наконец, состоялся разговор «Дантеса» с «Долгорукой», после чего подмостки в очередной раз погрузились в темноту, а когда прожектора вспыхнули снова, перед единственным сидевшим в зале зрителем предстала сцена дуэли. Данзас-Андрей и д’Аршиак-Олег обозначили барьеры шинелями, после чего первый из них обратился к Пушкину-Сергею, одетому в красный с зелеными клеточками архалук:

– Александр Сергеевич, по нраву ли тебе это место?

– Мне решительно все равно, где это состоится. Главное, делайте все поскорее.

Когда приготовления были закончены, Данзас-Андрей картинно взмахнул шляпой, прочертив ею полукруг в воздухе. Однако Дантес-Никита повел себя весьма странно. Вместо того чтобы первым сделать свой выстрел, он вдруг замешкался и провел перед глазами рукой с зажатым в ней пистолетом. Ему вдруг почудилось, что, стреляя в «Пушкина», он совершает самоубийство, то есть стреляет в самого себя! От такого видения Никите стало трудно дышать, и тогда он свободной рукой начал расстегивать верхнюю пуговицу мундира.

– Что, мерзавец, совесть замучила? – не сдержался Сергей. – За всю твою жалкую жизнь до тебя никто пальцем не дотронулся. Никто тебя не запугивал, никто тебя ничего не лишал, вот и вырос ты натуральным жлобом! Все время был под крылышком у отца, а теперь к дяде Герману присосался. Жалкое существо! От природы ты пошляк, ленивый хам и бездарь! Торгуя наркотиками, сам стал зависимым торчком и хотел, чтобы жизнь твоя складывалась без проблем и в полном блаженстве? Хрен тебе! Так не бывает! И вообще, ты самый заурядный предатель, для которого слово «дружба» ничего не значит. Ведь ты посягнул на самое святое, на невесту друга! И теперь наступил час расплаты! Ты, жалкий червяк, не достоин даже ползать по этой земле… И уж кто действительно на этой сцене сообщник Сатаны, так ты и есть!

Не в силах более терпеть импровизацию Сергея, на сцене появился Воронцов с натянутой улыбкой. Он сделал несколько шагов к «Пушкину», протянул к нему руки и собрался что-то сказать, как вдруг на сцене грянул самый настоящий выстрел, который, сам того не желая, произвел ошеломленный Сергей. Никита выронил свой пистолет и медленно опустился на пол, прижимая левой рукой к туловищу пробитую пулей правую руку, из которой на сцену закапала самая настоящая кровь. Из-за кулис выскочила Евгения и с криком бросилась к Никите.

Человек в сером наряде встал с кресла и замер, но на него уже никто не обращал внимания. Вслед за «Catherine» Воронцов подбежал к Барскому и склонился над ним.

– Ты жив?

– Да, но ранен… И по-настоящему!

– Однако вставай, голубчик, вставай! Тебе нужно сделать свой выстрел.

– Я не могу, – простонал Никита.

– Он не может, – повторила Евгения, пытаясь поддержать раненого дуэлянта.

– Неужели так больно? Ну же, наберись сил! – яростно подзуживал словно бы обезумевший режиссер. – Давай я помогу тебе встать. Или, если хочешь, стреляй лежа!

– Я не могу выстрелить в Пушкина, – упрямо покачал головой Никита, отталкивая руку Воронцова. – Он этого не заслужил.

– Как – не заслужил? Да ведь этот человек хотел тебя убить! Ответь ему тем же!

– Не могу…

– Да оставьте же его, наконец, в покое! – отчаянно закричала Евгения. – Не видите, он кровью истекает…

– Какой же ты кретин после этого, Дантес! – не обращая ни малейшего внимания на «Catherine», презрительно заявил режиссер. – И не тебе решать, чему суждено быть! В конце концов, ты актер, и твой долг на сцене – следовать тексту роли!

Как ни странно, но напоминание об актерском долге неожиданно подействовало. Стоящий на коленях Никита локтем отодвинул Евгению, зажмурился и тяжело поднял руку с пистолетом, направив его в сторону Сергея. Присутствующие замерли в напряженном ожидании. В последний момент Никита все же дрогнул, отвел пистолет, и пуля, выпущенная им в сторону Пушкина-Сергея, гордо стоявшего на своем месте, нашла себе самую неожиданную жертву.

Иначе говоря, она попала в шею «священника», отчего тот охнул и упал на руки находившегося позади него «Данзаса». Не удержав разом обмякшее тело, тот осторожно опустил Донцова на пол. Из зала послышался возглас досады, после чего забытый всеми спонсор громко щелкнул пальцами, одним рывком вдел шпагу в перевязь и направился к выходу.

– Остановите его! – зажимая рану рукой, прохрипел Донцов. – Это и есть разочарованный Демон Пушкина. Он не может успокоиться оттого, что остался на земле, в то время как Пушкин давным-давно вознесся на небеса.