Михаил Болле - Мой Демон

Барон спустился на две ступени вниз, на какое-то время замер, затем резко обернулся, бегом вернулся к д'Аршиаку, схватил его за грудки и закричал:

– Жоржу не в чем себя упрекнуть! Он абсолютно невиновен! Его противником был безумец, вызвавший его на дуэль без всякого разумного повода! Ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир! Понятно тебе это?!

Не дожидаясь ответа, Геккерен отпустил виконта, повернулся к реке, оперся о ледяной парапет и закрыл лицо руками. Глаза барона слезились, к горлу подкатил ком, в груди все сжалось. При этом он беззвучно шевелил губами: «Я виноват, что сделал из своего мальчика убийцу… Но что же мне теперь делать? Исправить случившееся невозможно… Кроме того, даже если бы Пушкин остался жив, все равно обвиняли бы только моего юного друга, а не этого злобного ревнивца! Однако теперь мне предстоит одолеть немало трудностей. Смерть Пушкина не предвещает ни Жоржу, ни мне ничего хорошего… Впрочем, следует быть справедливым по отношению к себе: ведь как бы ни поворачивалось колесо фортуны, победа в этих маневрах осталась за нами. Одно досадно – Жорж не хочет понять ничего этого. Он ставит карьеру превыше всего, и даже превыше меня… Боже мой, милый мальчик, почему же ты так строг ко мне… За что?»

И тут барон издал столь странный звук, что пораженный д’Аршиак покачал головой и долго еще не осмеливался потревожить застывшего, как ледяная статуя, Геккерена…

Глава 22

Санкт-Петербург, близ Волковского кладбища, 2004 год

– …Наш режиссер – потомок древнего рода Воронцовых, который был оскорблен Пушкиным во время его южной ссылки, – шептал Донцов на ухо Никите, переодевавшемуся в костюм Дантеса, – поэтому главная цель этого спектакля состоит в том, чтобы отомстить Пушкину за его неблагодарность.

Никита удивленно приподнял правую бровь, а Донцов поспешно продолжил, пытаясь ничего не упустить:

– Да-да, все именно так, как я вам рассказываю. Граф Михаил Сергеевич Воронцов был боевым генералом, героем Отечественной войны 1812 года и всех последующих кампаний против Наполеона. В знаменитом Бородинском сражении он проявил такую доблесть, что был ранен штыком. Представляете? Генерал ранен штыком! После падения Наполеона Воронцов еще много полезного сделал для России. Это настоящий герой, и недаром его портрет висит в галерее Зимнего дворца, посвященной самым знаменитым деятелям восемьсот двенадцатого года…

– И что дальше? – поторопил Никита. – Зачем вы мне все это рассказываете?

– А затем, чтобы вы прониклись к тому персонажу, которого вам предстоит убить, теми чувствами, которых он заслуживает. Когда граф Воронцов, будучи уже одесским губернатором, встретил ссыльного Пушкина, то отнесся к нему со всей доброжелательностью. Он ввел его в свой дом и предоставил ему возможность заниматься в своей уникальной библиотеке, сто лет собиравшейся его предками. А чем же отплатил Пушкин? Соблазнил жену графа, да еще написал на него крайне оскорбительную эпиграмму, благодаря которой мы вспоминаем не героя Отечественной войны, а черт знает кого…

Полумилорд, полукупец,

Полумудрец, полуневежда,

Полуподлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Просто удивительно, как Воронцов еще это стерпел! Зато наш режиссер, как прямой потомок того самого Михаила Сергеевича, мстит Пушкину за своего прапрадеда уже двенадцать лет подряд. Послушайте моего совета, юноша, и бегите отсюда, пока еще не поздно…

– Господин Дантес, не забудьте надеть кольчугу, – входя в гримерку, потребовал режиссер, по случаю премьеры одетый в черный фрак и белые перчатки. От его прежнего повседневного наряда осталась неизменной лишь красная бабочка и гладковыбритый подбородок.

Донцов тут же замолчал и отошел от Никиты.

– Да зачем она мне? – удивился Никита, которому совсем не улыбалась мысль снова переодеваться, расстегивая и застегивая многочисленные и весьма тугие пуговицы конногвардейского мундира.

– Таково условие спонсора, – пояснил Воронцов, и «Дантесу», еще не успевшему переварить как сбивчивый рассказ Донцова, так и его более чем странный совет, пришлось нехотя подчиниться.

Через минуту в гримерке появился запоздавший Сергей. Сухо поздоровавшись со всеми, он принялся быстро переодеваться.

– Куда ты пропал и зачем отключил мобильник? – подошла к нему Наташа, на что он лишь холодно пожал плечами:

– После спектакля поговорим.

– Совершенно верно, – поддержал его режиссер. – Никаких разговоров на отвлеченные темы. Все мысли только о трагедии Пушкина. Сейчас на дворе не две тысячи четвертый, а восемьсот тридцать седьмой год. И давайте поживее, скоро начало. Кстати, как настроение, мой дорогой Жорж?

– Как у Дантеса, – без тени улыбки отвечал Никита, сразу вспомнивший сегодняшнее открытие, которому он был обязан развратной филологине Монро. Скорее всего, в той книге была какая-то опечатка… Или их режиссер – полный тезка автора. А Донцов? Он может просто лгать, чтобы насолить Алексею Владимировичу, которого явно недолюбливает.

– А с вами, отец Петр, все в порядке? – И Воронцов повернулся к Донцову.

Тот едва заметно кивнул, отвернувшись и поправляя замызганную рясу.

– Постарайтесь настроиться на главную мысль – в тот момент, когда душа умирающего Пушкина находится, так сказать, в зоне неопределенности, долг изображаемого вами священника – молитвой способствовать возрождению этой души для вечной жизни. Вы должны молиться за него так, чтобы наш Пушкин, – и режиссер указал на притихшего Сергея, – действительно ощутил себя смертельно раненным.

Донцов снова кивнул, по-прежнему не поднимая глаз, а Воронцов окинул взглядом гримерку, посмотрел на часы и с ужасом воскликнул:

– О боже! Где же наша Catherine?

Актеры недоуменно переглянулись, и Марина спросила первой:

– Кто-нибудь знает ее телефон?

В ответ последовала тишина. Воронцов принялся рыться в своем портфеле, недовольно бурча себе что-то под нос. Впрочем, не прошло и пяти минут, как дверь открылась и на пороге появилась запыхавшаяся Евгения, держащая за руку миловидного малыша лет семи. Он радостно улыбался, мать сняла с него шапку, и по плечам рассыпались длинные русые кудри.

– Это кто же у нас такой красивый… – восхитилась Марина, но ее тут же прервал возмущенный окрик режиссера:

– Это еще что за киндерсюрприз? Я же предупреждал, что никаких посторонних людей на спектакле быть не должно!

– Это мой сын Жорик, – принялась виновато оправдываться Евгения, – так получилось, что именно сегодня мне его совершенно не с кем оставить. Да вы не волнуйтесь, Алексей Владимирович, он у меня тихий. Посидит тут в гримерке, книжку почитает… Он не помешает, обещаю вам!