Евгений Прошкин - Механика вечности

— Федорыч, а давно вас выперли?

— Скоро год.

— Но связи-то, наверное, остались?

— Есть люди, — деловито ответил тот.

— Нам бы справочку получить. Человека одного ищем.

— Это не проблема. — Федорыч взял трубку, но, накрутив на диске несколько цифр, положил обратно. — А почему я должен вам помогать?

— Потому что у нас с тобой дружба, — заявил Куцапов, ненароком показывая убранный было пистолет.

— Золов Тихон Базильевич, — продиктовал Лиманский.

Федорыч старательно записал имя на обрывке газеты и спросил:

— Может, Васильевич?

— Базильевич, — отчетливо произнес Лиманский. — Год рождения… где-то середина девяностых. Место рождения неизвестно.

— Н-да. Если б он не был Золовым, да еще и Базильевичем, я бы и пытаться не стал.

Следователь набрал номер и, дождавшись, пока позовут какую-то Ниночку, назвал данные, особо выделив редкое отчество. Затем он перевернул газету на другую сторону и приготовил карандаш. Трубка ответно замурлыкала, и Федорыч, прикрыв ладонью микрофон, сообщил:

— Золов Тихон Базильевич в базе данных отсутствует.

— Жаль, — равнодушно отозвался Лиманский. — Значит, он еще не родился.

На Федорыча эти слова подействовали сильнее, чем ствол Куцапова.

— Ниночка, всех, кто близко, пожалуйста. На том конце снова заговорили, и Федорыч принялся покрывать поля газеты мелкими каракулями.

— Никаких Базильевичей нет и в помине. Золовых за последние годы было только двое: Сергей и Елизавета. Золова Елизавета Максимовна, та-ак… город Тула, недавно вместе с родителями выехала на постоянное место жительства в Канаду. Золов Сергей Аркадьевич, москвич, погиб трех лет от роду. Собственная мамаша из окна выбросила, я этот случай помню. Теперь по Тихонам. За пять лет их уродилось всего четырнадцать — удача, я вам скажу, необыкновенная. Однажды разыскивали Епифана, так их по стране штук сорок нашлось.

— Из этих четырнадцати сколько живет в Москве?

— Трое, — ответил Федорыч, сверившись с записями. — Одному два года, другому четыре, третьему несколько месяцев. Мать отказалась, из роддома переведен в дом младенца… а, вот, из сводки: похищен неизвестным.

— Когда?

— Вчера вечером. Точно, еще репортаж по телевизору показывали.

— Похищенный новорожденный, случайно, не рыжий? — горячо спросил Куцапов.

Федорыч выразительно посмотрел на Николая и, не ответив, принялся вытирать пол.

— Была надежда и вся вышла, — подытожил Лиманский. — Того Тихона украли или не того, что сейчас гадать?

— Вообще странное совпадение, — сказал я. — Нам такие случаи на руку, по ним мы его и вычислим.

— Случаями всякими интересуетесь? — обрадовался Федорыч. Перешагнув через лужу выгнанной браги, он удалился в комнату и принес кусок желтоватого тюля. — Забирайте, может, вам от него какой прок будет.

— Что это за тряпка?

— О-о! Тряпка не простая. Видите дырочку? Сигаретой прожег — давно, еще до отставки. А вот здесь, с краю, вином залито. Это часть занавески. Вчера утром нашел, у окна.

— Ну и что?

— Моя-то занавеска целая. И на ней — я проверял — и дырка, и пятно. Все сходится. А рядом с окном, в стене, семь пулевых отверстий, кучненько так, в «десяточку». Стреляли в упор, это я как специалист говорю, то есть прямо в комнате кто-то взял и разрядил целую обойму. Вчера. А я, представьте, не заметил, хотя всю неделю из дома не выхожу. Аномальное явление, — заключил Федорыч. — Если б меня замочили, тьфу-тьфу, то все было бы ясно. А так — пробрались в квартиру, постреляли, подкинули копию занавески и скрылись.

С Федорычем мы распрощались почти по-дружески. Вряд ли он понял, кто мы такие, однако его вполне устраивало, что мы не от Ганевского. Тюль я посоветовал ему выкинуть, а стену зашпаклевать, чтобы и воспоминаний никаких не осталось.

Бывший следователь проводил нас до лестницы и, стоя в дверях, смятенно обратился к Николаю:

— Ты думаешь, все образуется?

— Уверен. Будешь, Федорыч, снова на коне, так что держи форму. Товарища моего запомни получше, — наказал Куцапов, похлопывая меня по плечу. — Придет время, выручишь человека.

— Постараюсь, — покладисто отозвался Федорыч. — Смотрите там, осторожнее. Лунатики.

— Петрович, а как же Мама? — спросил Колян. — Где он теперь лежит?

— Где-то лежит, — грустно ответил Лиманский.

Мы вышли из дома и заглянули во двор — «Вольво» на месте, естественно, не оказалось. По улице проехала поливальная машина, и дышать стало легче. Часы, которые я автоматически переводил с каждым новым броском, показывали семь утра. Автобусная остановка наполнялась сонными, разбитыми после душной ночи людьми. По мостовым, шурша свежеразлитой влагой, пробегали недорогие автомобили, развозящие рабочий класс. Время служащих еще не пришло. Строгие мужчины в галстуках и их томные секретарши, фригидные бизнес-леди и моложавые клерки в одинаковых белых рубашках — все они возникнут позже, часам к восьми.

Денег со служебной квартиры мы не взяли — не из-за щепетильности, конечно, а по недомыслию. У меня в кармане по-прежнему лежало три рубля, для оплаты загородной поездки — маловато.

Первый же водитель, которого мы попросили довезти нас бесплатно, испуганно умчался прочь. В принципе я и Лиманский могли бы сойти за обнищавших ученых и сподвигнуть какого-нибудь автолюбителя на порыв бескорыстия, но все портил Куцапов, мощный и сытый мужчина, на лице у которого был нарисован диплом колымского университета.

Пользоваться дыроколом в Москве было бы безумием: в две тысячи восемнадцатом нас мог ждать либо патруль ООН, либо Исламская Гвардия. Я не помнил, в каком году вторые победили первых, мне это было безразлично, но встречаться не хотелось ни с теми, ни с другими.

— Придется нарушать УК. Выбирайте: угнать машину или украсть деньги, — предложил Куцапов, потешаясь над корчами Петровича. — Лично я — за первое. Еще можно захватить тачку прямо с шофером и заставить его отвезти нас к парому, но это уже терроризм, — уведомил он, откровенно любуясь, как в Лиманском борются страх, совесть и здравый смысл.

Движением бровей я показал, что согласен, поскольку другого выхода нет. Дело оставалось за Петровичем.

— Угоняй, — решился он.

Следующий час мы потратили на поиск подходящего автомобиля. Колян придирчиво рассматривал каждый вариант, и что-нибудь все время оказывалось не так: то машина была чересчур броской, то, наоборот, колымагой, которая могла заглохнуть, не проехав и километра. Наконец Николаю понравилась чумазая «ГАЗ-31», сиротливо гниющая в одном из дворов. Машина выглядела бесхозной, однако по каким-то незримым признакам Куцапов определил, что «Волга» все еще на ходу.