Евгений Прошкин - Механика вечности

— Недавно горело, — сказал Николай, загребая ногой пушистый пепел. — Вчера или, может, позавчера.

— Пузырь! — вспомнил Петрович. — С ним-то что?

Мы зашли в паром. Неизвестно, что нами руководило, лично я просто знал, что так надо. Раз паром существует, нужно им пользоваться. Мы боялись замараться о стены, и от этого помещение казалось тесным и особенно неуютным. Под ногами вздымались облачка серой пыли, над головой наметилась прореха, которая спустя сорок лет разойдется до огромной дыры. На полу проклюнутся больные растения, и в окно, которое к тому времени растеряет последние осколки стекла, вылезет бурьян.

В две тысячи восемнадцатом стены уже не пачкались, зола давно превратилась в удобрение для сорняка. Полы сгнили, зато сосна рядом с вагончиком залечила ожоги и подтянулась. Единственное, что напоминало о Пузыре, — это пустая помутневшая бутылка с облезшей этикеткой, впрочем, сколько их валяется по лесу?

Следующий переброс мы совершили с тяжелым сердцем. Самая малая беда, которая могла подстерегать нас в тридцать восьмом, — это отсутствие Коня, бункера и всего Сопротивления. Страшно не умереть, а выжить, когда остальные погибли. Выжить и остаться в одиночестве — для чего?

Я отодвинул жесткие стебли, закрывавшие выход, и, еле удержавшись от того, чтобы не зажмуриться, шагнул наружу. Нога погрузилась в сырую теплую труху, кишащую какими-то жучками. Труха оказалась дверью, съеденной за какие-то десять минут, что мы отсутствовали в две тысячи тридцать восьмом, — за долгие сорок лет, что она пролежала рядом со сгоревшим паромом.

Сзади меня подтолкнул Куцапов, ему также не терпелось выбраться из обугленной коробки. Мои мрачные прогнозы относительно Сопротивления Колян пропустил мимо ушей, головоломки были не по его части.

Выйдя, он потянулся неторопливо и направился к автобусу. Да, вездеход стоял там, где ему полагалось, и я воздал хвалу небу, синхронизатору и черт знает еще кому, но отдельно — Куцапову. Быть может, благодаря его псевдоматериализму и тупому неверию во всякие там парадоксы в тридцать восьмом еще сохранилось какое-то равновесие.

Конь спрыгнул вниз и пошел нам навстречу.

— Быстренько вы, я даже покемарить не успел. А где гостинцы? — с детской непосредственностью потребовал он.

— Отвали, — бросил на ходу Николай. — Мы потеряли Маму.

— Да, несчастье, — фальшиво огорчился Конь. — А я думал, твои родители уже померли.

— Мама! — раздраженно рявкнул Колян. — Не мама, которая рожает, а наш Мама, с ножами.

— Ну ваш так ваш, — обиделся Конь. — Мне что? Мое дело — баранка. А бухла мог бы и захватить.

Вскарабкавшись по лесенке, я сел сзади и незаметно для себя задремал. Когда я проснулся, мы уже подъезжали к бункеру.

— Мама? — оторопело переспросил Левша. — А папу вы с собой не брали?

— Точно вчетвером уходили? — не поверил Фирсов. — И, говорите, я сам его отправил?

— Ну что мне, Иван Иванович, крест целовать?! — воскликнул Колян.

— Ксюша, хоть ты-то его помнишь? — спросил я. — Скромный такой, молчаливый, мы еще над его кличкой смеялись.

— Нет, вас трое было. Иван Иванович хотел, чтобы с вами пошел Левша, но потом передумал.

Ксения виновато улыбнулась и встала совсем рядом, так, что наши ноги соприкоснулись. Теперь, после ночи в темнице, близость ее тела уже не вызывала такого трепета, зато я испытал чувство другого, более высокого порядка: ее ступня в армейском ботинке, ее колено под плотной джинсовой тканью принадлежали мне.

Очень скоро смерть Мамы из трагедии превратилась в воспоминание о ней. В конце концов, при мне Веселый добил раненого водителя, при мне Мефодий из падшей личности стал просто падалью, сверхдержавы, столкнувшись лбами, расплескали мозги по континентам — тоже при мне. Где же обычному человеку взять столько душевных сил, чтобы оплакать каждую жертву отдельно?

В путанице с Мамой меня тревожило совсем другое. Раньше мы с Ксенией, помимо дырокола, были связаны еще и общим взглядом на события. Обладание невзрачным приборчиком ставило нас по другую сторону реальности, мы существовали особняком от гибнущего мира, и эта обособленность сближала. Однако стоило нам ненадолго расстаться, как мы перестали быть абсолютными единомышленниками. Нарушение причинно-следственных связей стерло из памяти Ксении все, что касалось Мамы, и таким образом прочертило между нами тонкую линию — даже не трещинку, а лишь бледный пунктир, но кто знает?..

Больше всего Иван Иванович расстроился из-за потерянной явки. Паромом, даже сгоревшим, все еще можно было пользоваться, хотя мне это казалось чистой воды формальностью. С Пузырем тоже было неясно, однако после расстрела Мамы в его гибели никто не сомневался. Нехватки в людях Сопротивление не испытывало, но вот служебная квартира, перевалочный пункт для гонцов в прошлое, существовала в одном экземпляре, и ее потери Фирсов простить не мог.

— Где вы откопали своего Тихона? — спросила Ксения.

— Я виноват, — сказал Лиманский. — Не разглядел. Несколько лет в одном институте проработали. Кто мог подумать, что у него на уме такое? Вроде человек как человек: кандидатскую защитил, докторскую готовил. Историей увлекался. Золото, одним словом.

— Петрович, кончай свои интеллигентские слюни, — оборвал его Фирсов. — Тоже мне, ответчик. Без тебя найдем с кого спросить. Левша, будь добр, разыщи Майора.

— Тихона мы готовили, как настоящего диверсанта, да он фактически им и был, — сказал Лиманский. Потом бросил озорной взгляд на Ивана Ивановича и, не заметив его гримасы, продолжал:

— Долго сомневались, как бы дров не наломать, ведь если синхронизатором за двадцать пять лет так ни разу и не воспользовались, значит, была какая-то причина. Ну а когда ГИП совсем прижала и мы эвакуировались сюда, в тридцать восьмой, когда увидели, чем это закончится, то выбора не осталось. Историю столько раз перекраивали, но все на бумаге, а нам вот выпало действительно что-то изменить.

— Вашу бы, Евгений Петрович, ответственность да в мою версию, — сказала Ксения. — Глядишь, и обошлось бы.

— А вы не боитесь, что ваша версия — всего лишь фантом? Где оно, это счастливое прошлое?

— Здесь, — Ксения поднесла палец ко лбу.

— Если б мы с Иваном Ивановичем принимали во внимание такие доводы, то я никогда не стал бы профессором, а он — генерал-лейтенантом, — улыбнулся Лиманский.

— Петрович, дорогой мой! — возмутился Фирсов. — Что за удивительный талант — одной фразой выболтать сразу десять секретов!

— Да будет вам. Последний секрет, которым владела Россия, — это синхронизатор. У молодых людей он есть, причем более совершенный, чем наш.