Евгений Прошкин - Механика вечности

Я выставил на табло половину пятого утра восемнадцатого июля. В такую рань все нормальные люди обязаны спать, впрочем, Тихона это могло и не касаться. Колян наскоро переоделся, благо в гардеробе нашелся свитер подходящего размера. Потом он выдернул из дверцы два ножа подлиннее и, перезарядив пистолет, первым нырнул в дыру.

Тихона здесь не было, это стало ясно сразу же, как только я осмотрелся на новом месте. Кто-то передвинул в комнате шкафы, убрал кресло и поставил софу с ободранной черной спинкой. У стены появилась тумба с большим телевизором и видеомагнитофоном, над ней прилепилась картонная репродукция Айвазовского. Изменения были незначительными, однако явка сразу приобрела несколько мещанский вид. Для полной гармонии не хватало только выводка фарфоровых слоников на кружевной салфетке.

В нос ударили запахи теплой водки и скисшего кваса. На кухне кто-то немузыкально распевал, гремел посудой и непрерывно чиркал спичками.

— Стойте здесь, — шепотом приказал Колян. — Я сам разберусь. Кажется, он пьяный.

— Не вздумай его убивать! — предупредил Петрович, делая страшное лицо. — Тихон нам нужен живым.

Спорить с ними я не стал, это было бы гораздо дольше, чем позволить Коляну самому убедиться, что Тихон опять нас провел. То ли из-за охотничьего азарта, то ли из-за отсутствия практического опыта Куцапов и Лиманский не придали значения переменам в комнате, а напрасно. Здравый смысл подсказывал, что обновлять на явке мебель Тихону незачем, да и не был он похож на человека, влюбленного в быт.

Николай еще раз проверил пистолет и крадучись проследовал на кухню. Жилец-полуночник продолжал фальшиво мурлыкать, шаркая шлепанцами по линолеуму. Неожиданно все издаваемые им звуки стихли, затем раздался звон упавшей кастрюли, и дрожащий фальцет взмолился:

— Не надо, у меня семья!

— Не стрелять! — крикнул Лиманский, вылетая из комнаты.

Весь пол в кухне был залит коричневой гущей, от которой поднимался плотный едкий пар. Куцапов стоял у плиты и брезгливо отряхивал брюки, однако это не мешало ему держать на мушке заплывшего жиром мужика, тщетно пытавшегося схорониться под столом. Тучный жилец жалобно скулил, пряча лицо в ладони.

Петрович с ходу повис на Куцапове, вырывая у него пистолет. Николай воткнул Лиманскому палец в солнечное сплетение и отодвинул его на расстояние вытянутой руки.

— Не трогал я никого, — раздраженно проговорил Колян. — Просто он испугался.

— Кто это?

— Да уж не Тихон. — Куцапов плебейски высморкался в раковину и, открыв кран, загадочно покосился на меня. — Это Федорыч. Мишка его знает.

Следователь с Петровки выглядел точно так же, как в день моего задержания. Три года, сброшенные с плеч, не добавили ему ни бодрости, ни свежести. Запихнуть складки в пиджак, стянуть дряблую шею галстуком, и свиноподобная фигура снова станет федорычем, грозным и могущественным. Расслабленным.

— Отпустите! — попросил он, задыхаясь. — Детей еще на ноги поставить. Жена не работает. Отпустите, я хорошо заплачу. Ганевскому скажете, что дома не застали.

— Ты как сюда попал, Федорыч?

— Это вы попали. А я здесь живу.

Следователь перестал ползать и, отерев липкие ладони о трусы, закурил.

— Вас послал не Ганевский, — проронил он с неимоверным облегчением.

— Федорыч, ты меня не помнишь, что ли? С Луны свалился? Это же я, Николай. Хватит трястись!

— Если не Ганевский, то кто? — вновь насторожился следователь. — Малашенко?

— Вы не можете здесь жить, — сказал Лиманский. — Либо до, либо после, но только не сейчас.

— Петрович, не сбивай его с толку, он и так в отпаде, не видишь? Замятина, двадцать один, квартира восемнадцать?

— Нет, — мотнул головой Федорыч и вдруг захохотал. — Ну, вы даете! Вломиться — вломились, да не по тому адресу! — Он согнулся, насколько это позволяло пузо, и его багровые щеки заколыхались над коленками. Сигарета упала в густую массу, похожую на блевотину, и омерзительно зашипела. — Кто вы тогда? Грабители?

— Не улица Замятина? — всполошился Куцапов. — Как же так?

Не поверив, я выглянул в окно. На кособоких качелях без сиденья дремал худой голубь, сквозь вялую зелень никому не нужных деревьев был виден стол с пустой бутылкой и промасленной газетой.

— Номер дома и квартиры сходится? А год — девяносто восьмой?

— Да вы свихнулись! Восьмой, восьмой, — заверил Федорыч, стоило Николаю поднять пистолет.

— И давно ты здесь обитаешь?

— Ну как давно, — задумался он. — Лет пятнадцать.

— Странно.

— Вот и я говорю: врываются трое с оружием. Думаю, из прокуратуры. Нет. Ограбление? Не похоже. — Федорыч взял новую сигарету и в ожидании объяснений уставился на Куцапова. — Не из-за этого же, — кивнул он в сторону плиты.

На маленьком огне грелась скороварка. От парового клапана отходил резиновый шланг, надетый на извилистую трубку. Трубка была запаяна в стеклянную колбу, к которой также подсоединялось несколько шлангов — вся конструкция напоминала аппарат для приготовления героина из малобюджетного кино про мафию.

— Самогон, — определил Колян, нюхнув эмалированный ковшик. — На кой он тебе сдался? .

— Пить, — недоуменно пояснил Федорыч.

— А водка что, не нравится?

— Где же ее взять, водку?

— Где все берут? В магазине.

— Это не я, это ты с Луны свалился, — проговорил следователь.

— Я ничего не понимаю, — вышел из себя Лиманский.

— Тихон, — лаконично ответил я. — Улица Замятина превращается в…

— Гудронная, — подсказал Федорыч.

— Ага, в Гудронную. Явка становится обычной квартирой, а большой человек с Петровки не может найти себе нормальную выпивку.

— Бывший, — буркнул тот. — Потому и не могу.

— Федорыч! Тебя списали? — изумился Колян.

— Ничего, мы еще тряхнем стариной, — пообещал тот.

— Обязательно тряхнем. В начале двухтысячного у нас с тобой такие дела развернутся!

У меня защемило сердце. Еще как развернутся! Дела Куцапова для кого-то обернулись трагедией. Мефодий, торгующий тушенкой… Он заклинал меня не связываться с Коляном — и вот мы вместе, ищем какого-то чокнутого.

— Николай, не трепи языком, — предупредил Петрович. — Душно тут у вас. Мы, наверное, пойдем. — Он взял Куцапова за рукав и потянул к выходу.

Задерживаться у Федорыча не имело смысла. Тихон вновь исказил, переиначил реальность — неизвестно, что и в каком году он совершил, но факт оставался фактом: открытая дверь обернулась каменной стеной. Продолжать в нее долбиться было бессмысленно. Я распрощался с обескураженным следователем и пошел за Лиманским, как вдруг меня осенило.

— Федорыч, а давно вас выперли?