Евгений Прошкин - Слой

— Конец вам, детки, — процедил он, необычно растягивая гласные.

Блатные, охнул про себя Петр. Погорячились юноши, но теперь уж поздно. Теперь самих спасать.

Он мимоходом пожалел о выброшенном лезвии и, принимая огонь на себя, проговорил почему-то с кавказским акцентом:

— Я твою маму мотал. И твою тоже, — добавил он, обращаясь к фиксе. — А ваши дедушки у моего деда овец пасли. А по воскресеньям — сосали.

Последнее было уж совсем ни к чему, блатные среагировали и без этого, но Петр продолжал молоть языком, раскачиваясь из стороны в сторону. Тот, что с ножом, должен ударить на выдохе. Поймать начало новой тирады и сделать выпад. Говорящий человек меньше готов к обороне, и урки это знают. Они всегда этим пользуются.

Произнося длинное слово «опетушенные», Петр сконцентрировался и уравновесил тело. Сейчас.

Мужчина нырнул вперед и ткнул ножом воздух. Не давая ему вернуть руку, Петр обхватил его запястье и встретил локоть коленом. Простейшее упражнение, которое по причине жестокости почти не используется. В локте отчетливо хрустнуло. Нож не выпал, но теперь он был не опасен. Нападающий вскрикнул и плюхнулся на землю — этого можно было вычеркнуть.

Второй, вместо того чтобы ретироваться, поднял с земли сук. Выглядело неубедительно.

— Уйди, — предложил Петр и, заметив, что фиксатый собирается отвечать, немедленно атаковал.

Не позволяя поднять палку, он приблизился вплотную и нанес свой любимый удар — нижней частью открытой ладони. Снизу — вверх. Переносица, смявшись, ушла куда-то в череп, и от носа осталась лишь вздернутая, кровоточащая пимпоч-ка. Фиксатый рухнул в кусты и гнусаво запричитал. Он мог запросто потерять зрение — в душе у Петра что-то на миг шевельнулось, но так и не оформилось. По законам военного времени насильники еще легко отделались.

— Спасибо вам, — проворковало рядом. — Вы такой великодушный. И смелый. Я уж отчаялась.

Девушка была не блондинкой, но это ее не портило. Хрупкая, изящная, словно хрустальная туфелька, аккурат как в кино.

Хоть бы щеку поцарапали, раздосадованно подумал Петр. Хоть бы пиджак испачкали. Был бы повод. Она наверняка обитает неподалеку.

— Меня Людмила зовут, а вас?

— А я Женя, — сказал Петр.

— Знаете, Женя, я вон в том доме живу. Пойдемте, я вас чаем угощу. И вино у меня есть хорошее. Я ведь перед вами в долгу.

— Пустяки, — ответил он, вписываясь в образ рыцаря. Железные латы пришлись впору.

— Ничего, падла, Земля — она круглая, — простонал первый, с перебитой рукой.

Петр, будто о чем-то вспомнив, шагнул назад и с ходу ударил его носком ботинка под кадык. Мужчина закашлялся и повалился на бок.

Молодые люди, шушукаясь и толкаясь, почесали прочь. Петр проследил за компанией и, поймав на себе взгляд милиционера, кивнул. Тот ответно махнул жезлом — не то «все в порядке», не то «проваливай, скотина». Особой разницы Петр не видел.

— Вы, наверно, спортсмен? — спросила Людмила для возобновления беседы.

— В детстве увлекался, — буркнул Петр. Девушка ему нравилась, а еще ему нравилось то, как безыскусно она лицедействует. Только что на её глазах двое людей сделались инвалидами, а она разыгрывает внезапную симпатию. Уркаган на дорожке продолжал глухо кашлять — если к утру его не доставить в больницу, то, пожалуй, задохнется. Людмила осторожно взяла Петра под руку и показала на облупленную пятиэтажку.

— Вон мои окна.

Изнутри окна оказались гораздо привлекательней. Людмила отгородилась от спящей Сухаревки милыми зелененькими шторками и тихонько включила радио.

— А вина-то и нет, — обиженно сказала она, заглянув в бар. — Я тебя обманула.

— Если это помогло нам перейти на «ты», то оно того стоит, — отшутился Петр.

— Коньяк остался. Молдавский.

— Отлично. Я присяду? Кресла — моя слабость. Он втиснулся меж пузатых подлокотников и возложил на них ладони. Несмываемый «КАНТ» бросался в глаза, как шестой палец. Людмила не заметила.

— Пойду сделаю бутерброды. Гостей я не ждала, но что-нибудь...

— Зачем таскать? Лучше там и посидим.

— Есть на кухне — плебейство, — категорично заявила она. — И потом, там нет кресла.

Девушка ушла, но, как слышал Петр, до холодильника она не добралась. В ванной открылись краны, ерзнула занавеска, потом переключился смеситель и заработал душ. Щелчка шпингалета среди этих звуков не было. Можно идти.

«Позвольте потереть спинку».

«Простите, я не могу найти спички».

«Вы не подскажете, который час?»

Ах да, мы уже на «ты».

Петр хлебнул коньяка и покосился на дверь. Для мытья рук слишком долго, для всего остального пока нет повода. В памяти возникла проститутка с Тверской, вместе с ней проснулась неутоленная жажда. В больничке с любовью было так же туго, как в бункере у Маэстро.

Когда же он последний раз?.. Петр не смог вспомнить, и это его опечалило, А Людмила была очень даже...

Он уличил себя в том, что перестает думать головой, и, выбравшись из кресла, сделал круг по комнате. Попробовал угадать род деятельности хозяйки — не удалось. Средненький телевизор, видеоплеер, журнальный столик и покрытый пледом диван. Полсотни книг с неизбежными Кристи и Чейзом. Все как у людей.

В коридоре прошлепали босые пятки, и Петр напряженно обернулся.

Девушка была голой. На шее и груди блестели, изредка сбегая вниз, капельки воды. Они пропадали где-то у талии, и Петру мучительно захотелось отдаться их поискам.

«Людмила, а вам никто не говорил, что вы блядь»?

Петру показалось, что он произнес это вслух, и он замер, ожидая последствий.

— Чего ты улыбаешься? Я смешная?

— Ты... ты волшебная.

Он почувствовал, что перестает думать вовсе.

Заснула Людмила не скоро. Прежде она доказала, что также неравнодушна к креслу, а заодно и к приземистому столику. Диван тоже участвовал, но уже после, когда первая страсть сменилась монотонным исступлением.

Они мучили друг друга долго — через какое-то время Петру стало казаться, что их связывают многие годы. Он удивлялся ее порочности, своей силе, общей изобретательности и тому, как быстро могут сродниться незнакомые люди.

В пятом часу ночи он осторожно высвободился из-под ее руки и, уйдя на кухню, закурил. Мозги дрейфовали в море истомы, мысли сносило куда-то вбок.

Поднеся к губам сигарету, Петр раздраженное посмотрел на проклятую наколку. Надо же, Людмилу она не смутила. Общается с зэками? Да нет, она вроде не такая. А те двое...

Петр проанализировал историю с нападением и снова отметил ее невероятную банальность. Полная кинематография.

Вернувшись в комнату, он собрал раскиданные вещи и, прощупав карманы пиджака, извлек стодолларовую купюру. Он положил ее на подушку, рядом с хорошеньким личиком.