Александр Громов - Крылья черепахи
А кроме того, мы едим собачий «педигри». После бурной дискуссии с Миленой Федуловной бульдог Цезарь был обобран на две трети своих пищевых запасов. Ничего себе сухарики и летят незаметно, как семечки.
Сахара и сгущенки у нас уже нет. Но пока есть чай и немного кофе.
И водки.
* * *С предпоследней, еще не залитой водой ступеньки крыльца я забросил в мутное течение Радожки почерневшее ведро и, ругая ненадежную веревку из простыни, осторожно добыл воды на очередную уху. Выловил и выбросил из ведра разбухшую сосновую шишку, попробовал из горсти воду, сплюнул. Уху можно не солить. И бьюсь об заклад, что второй кружки кофе сегодня никому не захочется.
Горячая вода в водопроводе иссякла позавчера, холодная – вчера. Предусмотрительный Феликс набрал воду в пятилитровую бутыль из-под минералки и велел нам мобилизовать всю пустую посуду и наполнить ее, пока из крана еще течет. Вовремя. Жаль только, что посуды у нас оказалось всего ничего – несколько пустых бутылок, несколько полиэтиленовых пакетов, по случайности не дырявых, и все. И эту воду Феликс приказал беречь, расходуя только в крайнем случае.
Вот и пьем солоноватый чай и кофе, морщась и плюясь. Не говоря уже о том, что приходится по двадцать раз в день бегать с ведром туда-сюда, чтобы наполнить туалетные бачки. Себе и обществу. Канализация еще функционирует, и на том спасибо.
Поставив ведро на разбухшее крыльцо, я смотрел на гладкий, чуть колеблемый течением водяной бугор, вздувшийся в десяти шагах от «Островка». Новый источник забил как раз на том месте, где два дня назад я стоял на берегу, вызванивая по мобильнику Мишку Зимогорова. Тогда там был берег...
А когда из-под земли бурно зафонтанировало, берега там уже не было, а было мелководье. Девственно-чистая струя горько-соленой мертвой воды казалась бельмом, незаконным инородным телом в мутных струях Радожки. Фонтан был красив, как красив еще и сейчас оставшийся от него водяной купол, но смотреть на него было неприятно и даже жутковато. Во всяком случае, увидев его, Надежда Николаевна взвизгнула, а Мария Ивановна положила в рот таблетку. Зрелище понравилось одному Викентию.
«Если у тебя есть фонтан – заткни его». Хорошо бы. Но чем?!
Я не удивился и не вздрогнул, когда в трех метрах от первого водяного бугра ни с того ни с сего поднялся второй. Просто всплыл со дна, как подводная лодка, отряхнул с себя грязную воду, растолкал мусор и заблистал чистотой. Он был пониже – то ли глубина там оказалась побольше, то ли напор слабее. Жаль, что, не искупавшись, нельзя проверить, соленая там вода, минеральная или пресная.
В холле горел камин, там ждали воду, а я стоял и думал. Уже сегодня вода прорвется в «Островок», это ясно. На спасение с того берега расчитывать не приходится: там те же проблемы. Судя по тому, что ночью больше не видно света фонарей, в основной части санатория тоже нет электричества и, весьма вероятно, питьевой воды. По всему видно, санаторий пока не собираются эвакуировать. Вчера на берегу, когда-то высоком, а теперь низком, шлепая сапогами по текучей воде, появился немолодой мужчина, и не успели мы прокричать ему о помощи, как он сам надрывно закричал нам: «Помогите! Помогите!».
Мы бы с радостью. Если бы могли.
Между прочим, «Островок» окажется в воде раньше, чем любой другой корпус.
Как говорится, твори, выдумывай, пробуй! Или сиди и жди, сначала в холле, потом на втором этаже, на чердаке, на крыше... А Феликс даже не умеет плавать...
Хотя нет, «Островок» не утонет, он из бруса.
Закрыть и заклинить входную дверь, забить щели тряпками, смазанными за неимением солидола конфискованным у женщин кремом? Нет смысла: максимум через час вода начнет вливаться в подвал снаружи точно так же, как сейчас выливается из него. Заполнив подвал до потолка, она ринется в башенку и коридор. Можно оборонять одну дверь, но на две у нас не хватит ни сил, ни крема. Все равно будем тонуть, только медленнее.
Нет, уйти в глухую защиту не получится...
Я кусал губы. Куда ни кинь – все клин. Труднее всего было поверить, что все это происходит не с кем-нибудь посторонним, а со мной. Вот так и влипают люди, как кур в ощип, – не до конца осознав и в глубине души не поверив... А если непосредственно под «Островком» откроются еще один-два фонтанирующих источника (плевать – пресных, соленых или минеральных)? Ведь они размоют фундамент к чертям собачьим! И привилегированный корпус раньше времени отправится в плавание. Как там у Марка Твена: «Вдруг видим: с западной стороны плывет целый дом»...
Никогда не мечтал о профессии моряка, даже в детстве.
Я прислушался. Внутри «Островка» раздавались тяжкие мерные удары – Коля выворачивал ломом паркет на топливо. Вчера, когда мы при помощи колуна делали дрова из резного панно, кроша в щепу деревянную фауну, было больше шума.
Выбрав из мятой пачки бычок подлиннее, я щелкнул зажигалкой и с наслаждением вдохнул дым. Экономить курево я начал еще позавчера, когда обнаружил, что осталась последняя пачка. Теперь: раз, два, три... шесть окурков и ни одной целой сигареты. Негусто...
Позади открылась дверь и боднула меня в спину.
– Дай разок затянуться, – попросил Феликс.
– Может, стоит получше посмотреть в вещах покойника? – предложил я, пока он алчно заправлялся никотином. – Вдруг хоть одна пачка да есть...
– Борис Семенович не курил, – вздохнул Феликс. – Берег здоровье.
– А все-таки... – произнес я, замирая от вспыхнувшей надежды. – А вдруг?
– Знаешь что бывает вдруг? Кстати, я уже смотрел. Пусто. Хрен знает что!.. Десять человек в доме, а курильщиков всего двое! Матвеич, и тот не курит. Коля... ну, ему форму надо блюсти. Но Надежда Николаевна! Такая дама просто обязана курить – знаешь, тонкие такие сигареты с приятной отдушкой...
– А Инночка? – спросил я.
– Она-то курящая, но у нее нет, – хмуро сказал Феликс. – А если бы и были... Клянчить у женщин – это, знаешь ли, последнее дело...
Я вздохнул, соглашаясь, и отобрал у него окурок. Феликс тоже вздохнул.
Мимо «Островка» плыл мусор: размокшая бумага, какое-то несусветное тряпье, неизвестно почему держащееся на воде, куски пенопласта, очень много бутылок и одна накренившаяся ржавая бочка. Наверное, выше по течению река размыла свалку.
– Ты в стоматологии что-нибудь смыслишь? – спросил я и закашлялся, вдохнув жгучий яд тлеющего фильтра. Иприт.
– Зуб заболел? – холодно поинтересовался Феликс.
– Пока нет, – признался я, – но если мы здесь всерьез застрянем... Кх... кха! В общем, у меня там нерв убит, но не удален. Заменили мышьяк на какую-то гадость – гуляй, говорят, придешь через две недели. А я сюда приехал. Подумал, что где две недели, там и четыре...
– Дурак.
– Так заболит или нет?
Феликс посмотрел на меня с неодобрительным прищуром.
– Обязательно. Когда – не скажу, поищи лучше гадалку. Я ортопед, а на конечностях зубы не растут почему-то...
Послать его подальше я не успел – на крыльцо, как всегда, в пальто и пуховом платке вышла Мария Ивановна.
– Вы бы дверь прикрыли, – сказал ей Феликс. – Холл выстудим.
– Нет, лучше так, – улыбнулась она. – Там дышать нечем. Эти паркетины, они же на битуме... горят, правда, замечательно, но запах... Притом сегодня гораздо теплее, правда? И тумана почти нет...
Туман все-таки был, но сквозь него бледным пятном просвечивало солнце, и на текучей воде лежала смутная тень «Островка».
– Виталий, там ждут воду.
Я вздохнул и понес ведро в холл. Действительно, весело полыхающий в камине паркет распространял густое амбре. Проще говоря, вонь была та еще. Влажные ковровые дорожки в коридорах были скатаны. Мрачный Коля поддерживал физическую форму при помощи гнутого ржавого лома, посредством которого он избавлял пол на первом этаже от такого излишества, как паркетные половицы. Это было тем проще, что после первого потопа паркет вздулся, дав повод Лене полчаса распространяться перед Викентием о горной складчатости и синклиналях при умильном выражении лица Марии Ивановны.
Покажи геологическиму маньяку палец – и не спасешься от лекции о сталагмитах, кернах, пегматитовых жилах и генезисе кимберлитовых трубок.
Коля работал близко от двери первого номера. Слишком близко. Выворачивая паркет, он дышал глубоко и размеренно. Неужели за битумным запахом он не чувствует трупного? Дверь в первый номер далеко не герметична. В холле натоплено, и теплый воздух худо-бедно просачивается сквозь щели в запертый номер. Да и снаружи потеплело: не то до этих мест доплелся средиземноморский циклон, не то всему виной горячие ключи, черт бы их побрал. Даже я с моим навечно контуженным никотином обонянием за десять шагов от двери ощущаю запах тления, как служебная собака утечку газа...
Прав небезызвестный Савва Морозов: скверно, что завершение процесса жизнедеятельности связано с гниением... Для всех скверно.
Или это шалит воображение?
Может быть. Милена Федуловна вроде не жаловалась, а уж кому, как не ей, в первую очередь обратить гневное внимание на нехорошую отдушку в битумном амбре?
