Александр Громовский - Феникс

- Молочко холо-о-о-дненькое! - чуть ли не пропел Георг. - Самый раз - в жару... Иди садись.

Гостеприимный хозяин нарезал ломтями свежайший батон, намазал их клубничным вареньем - густым, ароматным. Солнечная ягода была не крупной, но сладкой. Он сам ее собирал на знойном склоне мыса Пенядле, возле заброшенного хутора.

"Ну вот, значит... - с трудом продолжил Анатолий, принимаясь за угощение. - Меня не пустили, а кто был там из художников потом рассказывал... Никола Шабалин рассказывал, знаешь его?" - "Шабалина? Нет". "Он все в технике пастели работает". - "А-а, ну-ну, - вспомнил Георг. - Да, пейзажики у него просто замечательные... только он, по-моему, сильно поддает, жаль будет, если сопьется... Ну и что, Голощекову понравились его работы?" - "Кажется, не очень, Адам оказался приверженцем классического реализма. Никола сказал, что он похвалил ТЕБЯ. Вот, говорит, с кого надо брать пример".

- Киздешь! - Георг от удивления даже отодвинулся вместе со стулом.

- Точно, точно. Хвалил. Особенно ему твои обнаженные натуры понравились. Тонко, говорит, сделано, как живые! Там еще хохма вышла. Голощеков стоит возле секции, где твои картины, и спрашивает: "Кто автор этих работ?" Вперед кидается какой-то малый...

- Карелин, наверное, - догадался Георг.

- Не знаю, может быть, короче, он показывает свои картины. Адам на них покосился и ждет, пока тебя найдут, а тебя нет, тогда Адам говорит этому: "Скромней надо быть, молодой человек, хорошо, что я либерал, а то бы ты нарвался..." Охрана оттеснила этого Карелина, кулаком под ребра сунули...

Анатолий опять захохотал в своей привычной манере - по-детски задорно. Отсмеявшись, сказал:

- Теперь ты пойдешь в гору. Тебя заметили. Теперь государственную мастерскую дадут, учеников, заказы посыплются... и вообще - известным станешь.

- На хер мне госмастерская. У меня своя есть. И ученики есть...

- Ну и дурень. Видал мастерские напротив драмтеатра? Хоромы! Окна в три сажени... Станешь придворным художником, как Надбалдян, будешь портреты Голощекова писать, его супруги, ее любимой овчарки...

- "Ужо тебе!" - зарычал Георг. - Не желаю жить под пятой Медного всадника!

- Но он же и сказал: "без денег нет свободы".

- Весьма пакостный, двусмысленный тезис, эти великие - всегда себе противоречили. В том их величие. Нет, не стану я ломать себя ради заработка и весьма сомнительной славы. Я дал себе зарок: никакого ремесленничества. Рисовать только то, о чем просит душа. Денег, конечно, от этого не прибавится... Но я беру пример с Рембрандта, который говорил: "Моя кисть не виляет подобно собачьему хвосту". Были, были заманчивые предложения мастачить копии, сулили хорошие "мани". Но ведь ты знаешь: для художника это равносильно смерти.

- Да, вольному-то хорошо... - не вполне уверенно согласился Анатолий.

- Еще бы, - подхватил Георг, - я когда ушел с завода - в самом начале перестройки, - только тогда начал жить по-настоящему. Ни тебе парторга, ни тебе Денисова с его идиотскими сводками и соцобязательствами...

- Да! - воскликнул Анатолий и весело хохотнул. - Денисов-то помер! Одного дня не дотянул до 85-ти лет.

- Вот как... - Георг тоже почему-то улыбнулся, правда, с некоторой грустью, вспоминая инженера по соцсоревнованию, с которым частенько ругался. - Успокоился-таки мужик...

- Уж он попил нашей с тобой кровушки!

- Ну что ж, о мертвых - только хорошее. Он честно выполнял свой долг, царство ему небесное.

Они пили холодное молоко, исподволь разглядывая друг друга, делились последними новостями из своей жизни и вспоминали кое-что из былого. Анатолий осторожно откусывал плотную подрумяненную корочку батона, словно боясь сломать зубы. Заметив удивленный взгляд товарища, он засмеялся и с заметной шепелявостью пояснил:

- Представляешь, год не курил, бросал, так зубы стали шататься. Вот ерунда какая... Ну я плюнул и опять начал.

- Да, иногда так бывает... - ответил Георг и подумал, что его старинный товарищ по работе, несомненно, страдавший авитаминозом, держится молодцом.

Потеряв жену, не ударился в пессимизм, не запил, а вот даже курить пытался бросить. Это с его-то привычкой - не выпускать "беломорину" изо рта. Он добрый, хороший человек. Звезд с неба никогда не хватал, а теперь уж и подавно. Он заземленный человек. Он честно трудился на благо родины. Растил детей. И неплохих детей вырастил, надо сказать. Сын окончил институт, организовал какую-то фирму, звал отца подработать немного, но Анатолий отказался, здоровье не позволяет. Дочь теперь готовится к поступлению в институт. Тяжело ему было. Но Бог смилостивился над ним.

- Я слышал, ты женился вторично? - сказал Георг.

- Да... - ответил Анатолий, и глаза его потеплели, - мне очень повезло... И детей у нее нет. Я ведь, ты знаешь, совершенно не могу быть один... Когда Руфа погибла, я чуть с ума не сошел... Я точно осиротел.

Георг вспомнил бойкую жену товарища, работавшую главным бухгалтером на том же заводе. По большому счету, она была главой семьи. Привычка руководить дает себя знать во всем. Даже Георг ее побаивался, неловко себя чувствовал в ее присутствии, как чувствует себя простой человек в присутствии большого начальника.

Анатолий долго не открывал рта для разговора, словно почтил память погибшей жены минутой молчания, потом встал. Так же молча, они вышли из комнаты Георга.

2

Старый-престарый "запорожец" верно поджидал их во дворе. Как оказалось, - под охраной бойца домового комитета обороны. Сегодня дежурил сосед с третьего этажа. Как обычно, наряженный в зловещего вида полувоенный костюм, с красной повязкой на рукаве, вкупе вызывавших слишком очевидные ассоциации, он ходил вокруг неизвестной, подозрительной машины, осматривал ее со всех сторон. Георг так и не смог запомнить имя этого низкорослого типа с усиками а-ля Гитлер. Однажды сей инфернальный воин предложил Георгу вступить в РОС (Русский Освободительный Союз) и сразу потребовал сделать вступительный взнос в размере 20 крон. Георг спросил, почему именно в кронах, разве имярек не патриот? Вербовщик вполне здраво ответил, что патриотизм здесь ни причем, надо считаться с экономическими реалиями.

Как истинный художник, Георг был одиночка, не любил всяческие сборища, которые так обожают болваны, взыскующие вождей.

Когда Георг отказал ему, он обиделся и, кажется, занес его в свой черный список.

На приветствие Георга сосед процедил сквозь зубы что-то нечленораздельное и, может, даже нецензурное, направился по обычному маршруту вокруг дома.

Они сели на низкие продавленные сидения. Железный ветеран завелся сразу и довольно резво помчался к выезду на улицу, стрекоча двухтактным двигателем. Анатолий был занят управлением: они как раз выезжали на оживленную трассу, и Георг, глядя на дорогу, по ассоциации припомнил подробности гибели Руфины.