Александр Громовский - Феникс

- Это не конформизм. Просто до сих пор мы блуждали в потемках, выдавая их за яркий свет. Ходили не теми дорогами. Но когда мы, наконец, находим настоящую дорогу... - помнишь?.. дорогу, ведущую к Храму, - тогда тебе уже никогда не придется изменять самому себе.

Через год после этого разговора Георг узнал, что С*** умер.

Как же так, недоумевал Георг, ведь ему было всего немногим за тридцать пять лет... Наверное, никакая метаморфоза сознания даром не дается. За все надо платить, да еще по самой дорогой цене. Как Грибоедов, про которого рассказывали, что он будто бы продал душу дьяволу или каким-то восточным мудрецам, обещавшим даровать ему талант, в обмен на жизнь. После сделки Грибоедов написал свою бессмертную комедию, счастливо женился на молоденькой красавице, но вскоре был разорван на куски толпой невежественных фанатиков.

С*** душу не продавал, просто поверил в Бога. Оказывается, любая вера требует жертв.

А старый художник Гурий (на самом деле он Юрий) Никандров, расчесывая пятерней густую, совершенно белую бороду, сказал:

- Русский народ, если ты пишешь для русского народа, в большинстве своем, исключая педерастов с косичками, никогда не признавал и не признает никакого авангардизма. Русскому духу приятен и понятен только прямой как палка реализм.

И непонятно было - иронизирует старый художник или говорит серьезно. Сам Никандров писал исключительно лики святых в стиле старой Строгановской школы, называя себя не художником, а изографом, как звались на Руси иконописцы. Гурий не ел мяса, не курил; но в каждое полнолуние напивался до поросячьего визга и шел, как он говорил, "фестивалить", то есть изгонять из себя беса, ночь он проводил в вытрезвителе, спеленатый мокрыми простынями, или в "обезьяннике" полицейского участка, если куролесил в Литавии.

- А вообще-то нынешнюю твою духовную антиномию, период колебаний и сомнений, через которые обязательно должны пройти все художники, можно еще назвать кризисом провинциального сознания, - сказал Гурий, хлебая горячий, крепкий, почти чифирный чай. - Ты сейчас проходишь этап, который здесь давно прошли, а Запад прошел его еще раньше. Но вот парадокс! Идущий сзади может оказаться впереди! Потому что все повторяется. Люди вновь придут к старому доброму реализму, потому что красота в конечном счете все равно победит. И, как говорил Мамин-Сибиряк, спасет мир.

- Достоевский, - вежливо поправил Георг.

- Ну да, Достоевский, - засмеялся Гурий. - Это я твою эрудицию проверял. А ежели тебя интересует мое мнение, тода скажу так: сиди и не рыпайся туда-сюда напрасно. Больше работай в своем русле. А когда сзади накатит волна неонеоклассицизма, ты будешь на ее гребне.

- На каком гребне, Гурий! Выходит, мы тупо ходим по кругу. Выходит, прав Шпенглер, говоря о закате Западной цивилизации и полном упадке искусства к 2000 - 2050 годам. Неужели и вправду ничего нового уже создать невозможно, и мы обречены снова и снова повторяться, пока окончательно не деградируем?!

- Меня не колышет твоя Западная ублюдочная культура бутербродов, конвейерного искусства и космополитического сознания. Пусть они провалятся хоть в тартарары. Да здравствует Вечная Россия, храни ее Господь!

- Какая Россия? Ты забыл, где мы живем?

- Россия - понятие не географическое и не политическое, а мистическое, запомни это раз и навсегда. В трансцендентальных пространствах она едина и неделима. Всегда была и будет, и исчезнуть не может.

Длинные сальные его волосы разметались по шишковатому лбу, в глазах заплясали фанатические отблески, и этим Гурий напомнил Георгу одиозного петербургского старца.

- Уж не хочешь ли ты прошибить дырку в потолке? открыть новое направление в искусстве? - ехидно улыбаясь, говорил близкий приятель-художник, ушедший в рекламу.

- А почему бы и нет? - отвечал Георг дерзко.

- Зря стараешься, старик, мы искалечены соцреализмом, мы - люди конченые, слишком стары, чтобы внести новую струю в этот вонючий свинарник. Вот я - бросил к чертовой матери все эти детские забавы "подземного" искусства и работаю теперь исключительно ради денег. Страховая фирма "Альгер" гарантирует вам процветание и успех! Я за процветание. Понимаешь, старик, мне до зарезу нужно процветание...

- До зарезу кого? - спросил Георг.

- Не понял?.. - ответил приятель, глядя тускло блестевшими глазами. Да ладно тебе, праведник нашелся... Тебе, холостому, бездетному, с теткиной поддержкой, хорошо иронизировать. А у меня жена и двое детей. И вообще, скучно все...

Это верно. Сидя в его мастерской, Георга охватывала смертельная скука, дремотная лень, нападала тягучая зевота. И тогда Георг уходил от этого мертвого для творчества человека и, выйдя на улицу из прокуренного помещения, чувствовал, как свежий воздух вливает в него новые силы, прогоняет дремоту сознания, будоражит воображение и появляется острое желание работать, работать, работать!

3

Георг оглядел критическим взглядом установленный на мольберте подрамник с холстом, и теплая волна удовлетворения от хорошо сделанной работы прокатилась по телу, согрела сердце, словно некий ангел взял гармоничный аккорд на струнах его души. Это ни в коем случае не самовлюбленность. Восторженность быстро пройдет, Георг это знал, и часто бывал к себе безжалостным, но он так же знал, что уж если удача пришла, то незримая связь картины с его сердцем, ощущение тепла, исходящее от нее, останется надолго.

- Неужели мне удалось?.. - глядя на изображение, робко подумал художник, словно боялся своей едва ли не крамольной мыслью, как сломанной веткой всполошить пугливую птицу.

После долгого и придирчивого разглядывания картины Георг пришел к заключению, что один участок ее все-таки требует небольшой доработки, немного он диссонирует с остальной частью полотна. Надо сделать последнее усилие, последний рывок перед финишем.

"Попробуем методом лессировки пригасить эту прямолинейность..."

Георг отвинтил тюбик с цинковыми белилами, выдавил белую змейку краски на палитру, добавил "пинена". Затем тонкими полупрозрачными мазками кисти нанес слой на исправляемую часть изображения. Вот так будет лучше. Прищурившись, оглядел результат. "Ну все, хватит. Финал. Больше я тебе трогать картину не дам".

Он взял тонкую колонковую кисть с обрезанным кончиком, вывел краской в самом темном углу полотна свою подпись и дату.

Когда по окончании работы Георг промывал кисточки в керосине, в коридоре зазвонил телефон. Резко, требовательно. Это могла быть Инга, но могли звонить и соседям. Телефон-то общий. Георг подавил в себе инстинктивное желание все бросить и бежать к трубке. Он спокойно довел процедуру до конца - обтер тряпкой кисти, убедился, что волос сухой и поставил колонок в маленькую вазу, а щетинную сунул в вазу с большими кистями. Затем так же тщательно вытер руки чистой тряпкой. И лишь после того, когда стало ясно, что пьянствующие соседи к телефону не подойдут, он вышел в коридор и снял с рычага трубку. Что-то подсказало ему, что звонок, к сожалению, все-таки не от Инги, и потому он отозвался холодным официальным тоном: