Андрей Лазарчук - Гиперборейская чума

— Вот она, мерзкая рожа капитализма! — говорил Марков, потрясая темно-красными обтрепанными паспортами с переклеенными фотографиями. — Как поживаете, Сергей Панкратьевич Козорезов, год рождения тысяча девятьсот шестьдесят четвертый? Прекрасно поживаю, отвечаешь ты мне, Федору Эдуардовичу Мелешко, рождения тысяча девятьсот шестьдесят девятого…

— Две мерзких рожи, — меланхолично отвечал на это когда-то Терешков, а ныне Козорезов.

— Все продается и все покупается!..

— А что? Очень даже удобно.

— Ты ренегат, Козорезов!

— И разложенец. Давай лучше решим, командир, что делать будем. В тактическом плане у нас полное отсутствие ясности:

— Что делать, что делать: Внедряться.

Они внедрялись уже вторую неделю. Удачно сведенное первоначальное знакомство помогло замечательно: мотоциклетчики не выдавали тех, кого однажды сочли своими.

Они и были зачаток тех самых «ночных бомбардировщиков», которые так дерзко сопротивлялись интервентам тридцать лет спустя: Но сами мотоциклетчики этого еще не знали и не подозревали ни о чем грядущем.

Повседневная жизнь, в которую вскоре окунулись испытатели, ничем не походила на ночное приключение.

Здесь — как, впрочем, и «дома», и в будущем — есть разные миры, текущие раздельно, почти не перемешиваясь: как вода и масло:

С помощью Димона «вписались» в маленькую облезлую квартирку — но с ванной, горячей водой и ватерклозетом — вблизи железнодорожной станции, обзавелись самыми неотложными документами (их требовалось немало, но, в обличие от будущего, тут они достаточно легко добывались), подолгу смотрели «ящик» (так тут назывался предшественник скрина), читали свежие газеты, вечерами вели беседы с заезжавшими на огонек мотоциклетчиками — осторожно и по касательной. Впрочем, своих чудаков и даже опасных сумасшедших на улицах хватало с избытком:

Республика агонизировала. Коммунисты стали банкирами и заседали в парламенте. Над Москвой возвышался идиотский памятник царю Петру. Белые безнаказанно издавали толстые газеты. Харьков оказался за границей. Нищие подаяние не просили, а — требовали.

Бандиты никогда не бывали в лесу.

— Если мы уцелеем, — зло сказал Марков, — потом надо будет отскочить еще на тридцать лет — и разобраться с негодяями, которые погубили революцию.

— Для этого надо точно выяснить, кто они, — усмехнулся Терешков. — А для этого — переворошить три вагона книг и старых газет. Будет ли у нас время?

— Мы обязаны сделать все, чтобы оно появилось.

— Мы обязаны всего лишь вернуться и доложить:

— Ты прав. И ты не прав. И давай не будем об этом больше. Решение принято. Верное или неверное — это уже другой вопрос. Ответ даст трибунал. Продолжим наш поиск.

— Да, командир.

В первый день они сделали то, чего не успели сделать в будущем: выписали запомненные имена из рассказов Деда и Артиста. Имена тех, кто был виновен во всем.

Банкиров, губернаторов, фабрикантов, политиканов, газетчиков.

Высоких милицейских чинов, контрразведчиков и провокаторов.

Попов и генералов-предателей.

И кое-кого еще:

Потом следовало пропустить этот обширный расплывчатый список сквозь сито, чтобы ушла мелочь, ушла пена — и на решетке остались, нервно подпрыгивая, несколько крупных существ. После ликвидации которых дьявольский план осуществиться не сможет.

Но это сито еще предстояло сплести.

На это дело Марков положил три месяца. Узнавать, узнавать и узнавать. Все обо всем.

Стояли солнечные знойные дни. Поезда, грохоча, поднимали вонючую пыль.

— Легкие паровозы на однорельсовых эстакадах, — дразнился Терешков.

Все было не так.

Но к десятому дню вдруг оказалось, что вокруг — почти привычно. Ветер полощет белье на веревках, мальчишки гоняют мяч. Разве что на упаковках продуктов нерусские надписи.

Рана на лбу Терешкова затянулась корочкой, и корочка нестерпимо чесалась.

— Ты так усердно трешь лоб, что становишься похож на умного, — сказал Марков.

— Надо съездить в Москву, — ответил Терешков.

Марков, как будто ожидав это предложение, развернул на столе глянцевую кричаще-яркую карту.

— Мы — вот здесь, — показал он за верхний правый угол. — Приезжаем на Ярославский. Дальше? В метро?

Терешкова передернуло:

— Без оружия?..

— Без! Без, Терешков, и не возражай.

— Да я не возражаю:

— Ладно, пойдем пешком. Сначала дойдем до Мавзолея, потом посетим библиотеку, а вечером вернемся.

— Пешая разведка.

— Не унывай. Давай лучше озаботимся, как одеться.

Эта мысль сверлила Терешкова. Здешняя манера ходить без подштанников и нижних рубашек нервировала. В холодном июне две тысячи двадцать восьмого года они почти не снимали свою кожаную робу. Здесь это не получилось бы: жара подплывала под тридцать.

В первые же дни шустрый Марков купил кое-какую одежду на маленькой толкучке на углу. Терешков влез в спортсменскую майку без рукавов и светло-серые просторные брюки, сам же Марков натянул цветастую золотисто— коричневую рубашку с мягким отложным воротничком, зеленые шелковистые штаны с лампасами и черную кепку с длинным козырьком. На плече у него болталась кожаная сумка.

Хуже обстояло с обувью. Себе Марков купил лаковые штиблеты, Терешкову же — плетенные из ремешков сандалии.

Терешков пошевелил бледными кривыми пальцами с вросшими ногтями и вздохнул.

Было утро, начало десятого часа. День предстоял раскаленный.

Поезда короткого следования — без буфетов и спальных полок — назывались здесь «электричками». Они ходили часто, и за проезд в них брали дешево.

Вагон был полупустой. Люди сидели скучно. Сквозь стекла окон влетали, ломались и подпрыгивали солнечные лучи.

Остановки следовали минуты через три — четыре.

— Ух!.. — прошептал Марков и кивком показал Терешкову, куда надо смотреть.

На длинном сером заборе алела надпись: «Смерть американским окупантам!!!» И — серп с молотом.

Потом — вокзал. Жара, как в недавно затушенной топке.

Нормальная привокзальная жизнь. Кипучая. Торговая.

— Нам туда.

Город, как ни странно, за пролетевшие обратно тридцать лет изменился мало. Разве что в небе не было коптеров—адвизоров, пропали «тарелки» для скринов с крыш домов да большая часть рекламы. И Кольцо еще не стало трехэтажным, остекленным и крытым, а повизгивало плотным разнопородным вонючим железным стадом.

Да, прав был Димон, когда говорил, что на мотоциклетках днем сюда не сунешься:

Марков уже нацелился было нырнуть в пешеходный туннель, как Терешков поймал его за руку.

— Гляди!

Свежая афиша с труднопонятным вензелем наверху.