Яцек Дукай - Лёд

— Четыре часа ночи, под памятником царю Александру, пакуйте вещи!

— Кто?

— Тунгусы на ваших упряжках.

— Был господин Урьяш от губернатора?

— Нет.

Белицкие, и господин Юше, и даже старый Кужменьцев внимательно прислушивались. Попросило mademoiselle Филиппов пройти ко мне в комнату. Двери прикрыло, ногой отгоняя кота. Зажгло только одну лампу на стойке; светени на стенах побледнели и сползли на предметы мебели и в щели пола.

— А вы? Панна Кристина, губернатор, выступивший против царя, в первую очередь избавится от доктора Теслы; вы же сидите там под охраной его казаков. От Победоносцева он вас там защищал? Нет, для себя стерег! Один приказ из Цитадели, и finito[368]. Бегите! Транссиб закрыт, но тунгусы должны быть мне верны, и…

Девушка сняла перчатки, энергично сбросила шубу на кресло. Морозный румянец разрисовал ей щеки, на толстой косе искрились хрустальные снежинки. Она сжимала губки.

— Так что же такое я про вас слышу, господин Бенедикт, будто вы в заговоре на жизнь губернатора участвуете?

— Откуда вы такие слухи…

— Только что к нам заскочил господин Порфирий. Никола, несмотря на ваше предостережение, естественно, бежать и не думал, и когда к нам заскочил директор Поченгло… Но каков же нахал! В свою очередь, а что это вы ему такого наговорили обо мне? Мне казалось, что он нас силой собрался похитить, уже не директор — а прямо дикарь какой-то. Мужчины!.. — фыркнула она, не совсем убедительно, и замахала ручкой, к груди поднятой, чтобы через силу пойти против потока мыслей. — Но — но, что это вам в голову стукнуло!

— Но ведь все это не так…

— А что, может снова, как в Транссибирском Экспрессе, чужая рука окутала вас в ложь, а вы и не заметили как — и так же здорово та на вас лежит, что всех вокруг в обман и вводит?

— Нет — подобное было невозможным, не в Краю Лютов. — Нет, панна Кристина. Не знаю, чего вам там наговорил пан Порфирий, но, видите ли, в одном вы точно не правы: здесь правду создают. — Недавние покупки от Раппопорта лежали у комода. Вытащило кожаные саквояжи и войлочные вьюки, начало собираться. Для начала, все содержимое шкафа вывалило на кровать. В полумраке зимней ночи, под бледными светенями и робким керосиновым светом, за затянутыми от пурги шторами — я-оно отделяло одни материальные вещи от других, словно одну жизнь от другой. — Не все, панна Кристина, что будет когда-то правдой, было правдой когда-то, ранее; не всякое мнение, которое сегодня истинно, было таким вчера, или же то мнение, что было вчера правдивым, было таким же и когда-то. Имеются такие мнения, которые делаются правдами в определенный момент; имеются мнения, которые делают правдами, истинность которых создают. Я… замерзал. Замерз. И лишь сейчас — возможно, последним, но так оно и бывает, ведь существуют и необычные, исключительные люди Льда, которыми не управляют зеркала — и только сейчас я убеждаюсь, во что замерз, в кого.

— В кого же?

Я-оно меланхолически усмехнулось, уже без какого-либо напряжения, без нервов и страха.

— Вы же и сами видите.

Перешло на другую сторону кровати, куда слуги уложили разношенные, пропитанные жиром сапоги, и девушка быстро отступила.

— Выходит, — наморщила она носик, — это все-таки правда.

— А является ли правдой то, будто бы граф Шульц встал против царя, чтобы выкроить для себя Сибирскую Державу? Мы не знаем. Ошибается ли царь, карая его за измену? Нет! Ведь граф Шульц — это такой человек. Все, что случилось или не случилось — чем все это является по отношению к правде идей, правде духа? То, что все планы рухнули, что я не найду отца и не поторгуюсь с лютами — какое это имеет значение? Я замерз Сыном Мороза. Одиннадцать дней с тех пор, как я последний раз откачивал тьмечь. Я играю Историей. Составляю Алгоритмику Исторических Процессов. Высчитываю против царя. Вот какова правда, mademoiselle.

Кристина устроилась в моем кресле, проваливаясь в криво разложенной шубе, маленькая девочка в объятиях мохнатого зверя. Вернулось воспоминание — из-за пределов Льда, следовательно, воспоминание о ни правдивом, ни лживом прошлом — о первом с ней разговоре, о встрече на уральском склоне, под небом Европы и Азии, о ее разоружающей заботе о докторе Тесле. Как замерзла Кристина Филиппов в Краю Лютов? Розоволикий ангел стыда — замерзнет ли когда-нибудь? Если бы я-оно не бросило ее на губернаторском балу…

— Я должен перед вами извиниться.

Девушка подняла головку.

— За что?

— За все мое поведение. На балу и…

— Но ведь на самом деле…

— Мне не хотелось бы, чтобы вы запомнили меня таким…

— Кем?

— Высокомерным типом. — Опустившись рядом с ней на колени, чмокнуло в холодное запястье. —Je suis dèsolé, pardonnez-moi, je vous en prie[369].

— Вы и вправду уже больше не откачивались.

Один взгляд и другой, образовывалась симметрия пагубной интимности; но взгляд не отвело.

— Нет. Более того, панна Кристина, я и не хочу больше откачиваться.

Девушка усмехнулась; но в улыбке была фальшь, потому она ее убрала с лица.

— Скажите мне, только от всего сердца: почему вы отпустили Еленку?

— Да как же я мог не отпустить ее в санаторий?

Кристина надула губки.

— Вы же понимаете, что я имею в виду.

— Да. — Вздохнуло. — Я не могу вам ответить.

— Вы не желаете!

Сжало ее ладонь.

— Нет, панна Кристина, вообще-то хочу, желаю. Но… Это лишь здесь, лютовчикам, людям Зимы, только лишь им и Измаилам дана эта уверенность, эта геометрическая последовательность формы души. Ведь я же тогда систематически откачивал тьмечь, был ребенком огня. А мы, люди Лета. Мы, да что мы… Дым, мотылек, радуга. — Пыхнуло из надутых щек, махнуло рукой сквозь выдох. — Делаем что-то или не делаем, а потом всю оставшуюся жизнь ломаем голову, ну почему поступили именно так.

…Отпускаю ее, не знаю, зачем; не отпускаю ее, не знаю, зачем; отпускаю или не отпускаю, точно так же, без причины, которую мог бы вам высказать. Убегаю из Иркутска, не знаю, зачем; не убегаю, тоже не знаю, зачем; убегаю или не убегаю, объяснить не могу. Ищу отца, зачем, высказать не могу; не ищу отца, зачем, почему, не выскажу; ищу или не ищу — одинаковая тайна. Сотворю что-то плохое, злое, не найду в себе аргумента ни за, ни против; сделаю нечто плохое или хорошее, точно так же, без какой-либо причины, которую можно выразить аргументом за или против.

— Какое великолепное оправдание всяческих недостойных поступков!