Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

Брат мой Гастон при виде столь великаго числа прелестниц, коими изобилует сия местность, повел себя наподобие жука, т. е. улегся на спинку, поджал ножки и весьма удачно прикинулся дохлым. Прелестницы из любопытства по-разному вращают его и уязвляют усиками, но тот остается бездвижен. Узнаю Гастона! Милый, бедный, любезный братец мой, он рожден стать стариком, чудаковатым дядею многочисленных внучатых племянников, коим и соделается, ежели задача наша будет теперь разрешена.

Как удалось мне установить, брат мой не без литературного дарования (это, разумеется, порода!), но на какие пустяки расходует он чернила! Забирая из экипажа, по прибытии нашем, свои вещи и в поисках платка, уроненного под сиденья, вдруг явились передо мною гораздо скомканные листки почтовой бумаги, исчерканные по всем направлениям гастоновым почерком! Движимая сестринской любовью, я утаила свою находку, а после расправила ее и теперь вкладываю в походной свой журнал, дабы впоследствии использовать для полнаго и наивозможно правдиваго разсказа о путешествии нашем.

Отрывок из скомканнаго письма Гастона

…Питались мы всю непогоду одними сухарями. Невозможно было даже развести огня, чтобы приготовить кофию. И все три дни обходился я даже без курения табаку, ибо сестрица моя Эмилия недопускала курить в карете, а выходить вон не было у меня охоты. Поначалу я сильно раздражался и клял судьбу, но нашел вскоре изрядный способ супротив невзгод, а именно – крепкий сон. Убаюканный чавканьем колес по раскисшей дороге и стуком капель о крышу экипажа, дремал я и грезил предовольно. Во сне предо мною вставали любезныя сердцу картины из прошлой моей жизни, так что пробуждаться вовсе не хотелось. Мои же спутники, зря безмятежность мою, не в шутку разсердились. Отчего иные люди не могут выносить подле себя счастливого человека? Оные изобретали различных способов меня толкнуть, пихнуть и ежеминутно окликали за каким-то вздором. Особливо при этом старалась Эмилия. Покуда я бодрствовал, она едва удостаивала меня взглядом. Но стоило мне смежить очи, как сейчас же я делался ей надобен. Признаюсь, уже разбуженный, я подолгу в этом не показывал виду, напротив – притворялся крепко уснувшим. О, сестрица моя приходила от ярости в изступление! Медовым голосом зачинала она обсуждать со своим женихом некоторые странныя и глупыя манеры, якобы мне присущие. Доставалось и наружности моей. Таким образом совершил я несколько о себе открытий, как-то: обладаю я противным голосом, нос у меня от ежечасных сморканий похож более на сливу, глаза у меня водянисты и пренеприятно выпучены и прочая. На месте единокровной сестры моей я бы остерегся наводить критиков на мою внешность, ибо благодаря родству мы более с ней схожи, чем она мнит. Слушая сии куриозные выпады, я более потешался, нежли страдал.

Всему, однако-ж, конец бывает. Приключился конец и непогоде. Тучи развеялись, мгла разступилась, и мы обнаружили себя в некоем лесочке, светлом и пригожем.

Так как карту дорожную Милушка недавно истрепала и замуслила, пришлось нам признаться, что мы сбились с дороги…

(Здесь несколько бумаги оторвано – наверняка тою же злокозненною собаченкою, – однакож, судя по дальнейшему, смысл гастоновых писаний отнюдь от сего ущерба не пострадал. – Приписка Эмилии)

Утро выдалось ласковое и всякая певчая птица в кустах заявляла о своих чувствах. Эмилия, заслышав их, принялась особым образом вздыхать. Я, сестрицу свою изучив, уже понял, что у оной на сердце скопилось изрядное количество нежных слов в адрес Миловзора, и ежели она сих слов не выскажет, то может через это и умереть. Пожалев сродницу, взял я арбалет, свистнул Милушку и отправился в лес, якобы для охоты.

Некие древние властители, в претензии на оригинальность, употребляли в пищу язычки певчих птиц под особливым тонким соусом. При желании и я мог оным владыкам уподобиться, потому как никакой иной дичи, кроме певчей, не встречал. Но желания такового во мне не возникло. Я все больше слушал и бродил без цели. Всякое общество, кроме собачки моей, было бы мне в тягость. Всякия думы порождали в голове моей блуждающия мигрени и обмороки. Ради сих причин ни об чем я не размышлял, а токмо дышал чистейшим воздухом, в котором носились свежайшие ароматы. Однако блаженство мое недолго длилось – сзади услыхал я довольно скоро треск сучьев, пыхтение и причитания. Милушка, насторожившись, залаяла.

– О, горе! – воскликнул аль-Масуил (а то был он). – И в этой глуши, где на сто верст едва сыщется два человека, нет мне покою!

– Ну так и ступайте себе в другую сторону, – возразил я. Проклятый колдун, узнав мой голос, весь искривился.

– Не премину, – рек он и с тем удалился.

Я вздохнул было с облегчением, ан нет! Зрю – через три минуты, не более, вновь выходит аль-Масуил из чащи, с другой теперь стороны, и мечет в меня суровыя взоры.

– Никак вы преследуете меня, сударь! – обвиняющим тоном вскричал он. – Чего ж вам надобно?

Я поразился.

– К чему мне вас преследовать? Ради каких причин?

Аль-Масуил пробормотал злобно:

– Может, вы зарезать меня хотите, почем я знаю?

На это я только плюнул. Колдун же государев, продираясь сквозь валежник, побрел прочь. Дабы оный в третий раз мне не попался на вид, я уже нарочито в противную от него сторону пошел. Но что же? Вновь его безобразная личность таращится на меня из кустов.

– Как вы сие объяснить полагаете? – язвительно вопросил чародей.

Имея строение ума критическое (!!! – приписка Эмилии), я нашелся ответить:

– Сдается мне, сударь, вы заблудились.

– Я? Заблудился? Это вы, когда вас на свет производили, заблудились! Да будет вам известно, что мне нет равных в лесу, степи и на болотах. Я тайны природы ведаю запросто, ибо прилежно их изучил.

Видя, что гляжу я на него с сомнением, он загорячился и рек:

– Вот, к примеру, ведомо мне, что мох, именуемый «Лешачья борода», растет на древесах непременно с полночной стороны.

– Сие вздор, – отвещал я, – посмотрите хоть бы на сей дуб. Мох зарос его кругом. С которой же стороны полночь?

Аль-Масуил немедля выпучил глаза – сие обозначет у него крайнюю озадаченность.

(Здесь бумага обрывается, опять поеденная собакою. Не знаю уж, что соблазнительного для своего вкуса обнаружила в сих писаниях бездельная собаченка!)

Продолжение того же журнала Эмилии

Вот такими пустяками заполняет братец мой досуги свои и пачкает ими листки бумаги, адресуя их героическому однополчанину своему, а тот их принужденно читает! Все сии драматическия сцены, обильно уснащенныя диалогами и разсуждениями философическими о жизни вообще, одну задачу имеют, а именно: показать Гастона э Сю во всей его красе!