Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

– Кто здесь?

Мы затихли, но Эмилия продолжала выспрашивать. Тогда я высунул голову из купы ветвей и рек:

– Это я, ваш брат.

Всем своим видом выразив негодование, сестрица молвила:

– Тьфу! Невозможно отойти в лес, что-бы на вас не натолкнуться. – И с тем удалилась по своему делу. Мне странно было слышать сие.

Дождались мы, покуда Эмилия восвояси не ушла, и уж было совсем достигли цели, т. е. обоюднаго блаженства, но и тут туда и обратно проследовали: прежде кучер Данило, следом и Мартос, слуга мой.

– Должно быть, небеса посылают нам знак в остережение, – заметил я.

Маркиза на то возразила:

– Лишь упорство бывает вознаграждено.

Не спорю, сия поговорка справедлива. Но не в нашем с маркизою случае. Увы, увы и увы! Едва особливою ласкою (о которой аль-Масуил мечтал от Феаниры) маркиза вдохнула в меня желание, как упомянутый колдун, вновь с потухшим огарком, бормоча и завывая, поспешил под куст ракиты.

Маркиза, уже совершенно вся в пупырышках, лишь вздохнула, махнула рукою и помогла мне облачиться, что было любезно с ея стороны.

Вернулись мы в лагерь и остаток нощи проспали, как безгрешныя дети. Я теперь-же совершенно за себя спокоен – само провидение печется о моем целомудрии.

Поутру слуги наловили в ручье форелей, обнаружили в траве птичьих яиц и устроили нам скоропостижный фриштык. Сестрица все ворчала, де-я всех задерживаю, а я только-лишь ожидал, когда согреется вода для умывания. От холодной кожа у меня вся идет цыпками. Умываться же я почитаю за великое благо и стремление всякаго человека. Ежли человек что путнаго и изобрел, так это мыло и прибор умывальный. Сестрица моя вольна сколь угодно отрицать, однако-ж небольшая задержка из-за умывания явилась как-бы судьбоносною. Пока совершал я необходимый моцион и одевался по всем правилам ношения одежды, из рощицы прямо на нас выехала кавалькада, состоящая из предивных амазонок. Их наряд быв легкомысленен в плане декольте, однако-ж юбки по последней моде для верховой езды – с малыми фижмами, по плечам пущены газовые накидки в тон к волосам и масти лошади, что немаловажно. И у каждой, кроме вольно раскрытой груди и нагих рук, из-под юбки видно было по одной ножке в дамском стремени. И каждая таковая ножка столь была мала и изящна, что лишь кукольный мастер пошил бы на нее башмачки.

Амазонки взяли нас в круг. Были они и вооружены – цветочными гирляндами и венками. Уставив на нас свое грозное оружие, велели всадницы здаваться в плен без сопротивления.

– Отчего не здаться, – рек Миловзор. – Только прежде славно бы узнать, чья армия нас разбила?

При сих словах жених сестрицы быв отменно любезен, что Эмилии не слишком понравилось, ибо она его локотком пихнула. Атаманша амазонок, прикусив розовую губку, – смех разбирал ея, – отсалютовала гирляндою и представилась за всех:

– Мы суть гвардия сиятельного графа де Жабинкура, всех путников, кто нам пригож, забираем в плен и везем под конвоем в шато, с тем, дабы пленные путники могли бы вволю отдохнуть, попировать и развлечься. Впрочем, ежели вы спешите, то препятствий с нашей стороны отнюдь не будет.

Миловзор глянул на меня со значением. А я уж понял, что всю дипломатию мне надлежит взять на себя, ибо Эмилия – знатная мастерица толкаться и пихаться. С приличною улыбкою вышед я к амазонкам, взмахнул шляпою и поклонился, присовокупив, что здаемся мы на милость и что лично я с юности желал в таковой плен угодить. За сим назвал я себя и спутников ложными именами – к таковой предосторожности обязывало нас положение. Себя я окрестил Сластонегом, Эмилию – Добронравой, аль-Масуила переименовал в Пустозная, а Миловзор так и остался Миловзором, ибо сей его псевдоним никому, за исключением нас, неведом. Милушка такоже осталась при прежнем наименовании. Что касается маркизы де Мюзет, то амазонка признала оную и сама назвала по имени, изумившись.

– Неужли вы покидали шато? – вопросила она.

Маркиза смешалась, но я подал ей знак легким морганием.

– Ах, да, – запинаясь, рекла маркиза. – Я выехала с тем, дабы встретить своих друзей. К тому же захотелось мне проветриться. Я ведь уже несколько ден гощу у графа, не так-ли?

– Три дни, – кивнула прелестная амазонка. – Впрочем, время лишается здесь своей силы. Год проходит за час, когда проводишь его со вкусом. Чего-же мы ожидаем? В путь!

– Вы все сказали правильно, – молвил мне Миловзор, пока наш экипаж въезжал во владения графа де Жабинкура. – Я всегда быв хорошаго мнения о вашем уму. Инкогнито присоединимся мы к гостям сего славнаго шато и будем ждать, когда лже-маркиза, сиречь Феанира, смутится нашим присутствием. Возникнет вопрос, притом – неизбежный, какая из двух маркиз оригинальна, иначе сказать – кто из них шедевр, а кто – только копия. И когда мы затеем очную ставку, преступница будет обличена. После мы раскроем всем ея преступления и безпрепятственно предадим в руки закона.

– Вы забыли, что злодейка умеет проникать в самыя мысли! – заметил колдун, свешиваясь с крыши в окошко. – Она выставит нас глупцами. Нет, надобно по-иному действовать. Ничего, не зря я превосходил всех наук! Подобное лечится подобным, как рекли древние. Магия побеждается магиею.

Я не преминул возразить:

– Скажите еще, что ушибы телесныя лечатся хорошею взбучкой, и я на вас испробую сию методу!

Колдун в ужасе убрался из окошка и на крыше затих, а все, бывшие со мною, отметили мое остроумие (даже Эмилия).

Продолжение того же походнаго журнала Эмилии

Друг мой безценный, Уара!

Случай предоставился зреть причуды здешней моды, о чем тороплюсь записать, дабы не изгладилось из памяти за множеством иных впечатлений, отягчающих воображение мое, – как ты знаешь, пылкое, но малопоместительное. Нетрудно приметить, что в каждой местности мода, хоть и имеющая своим общим источником столицу, обладает особливой характерной ФИЗИОГНОМИЕЮ. Сие разсуждение можно отнести и на щет людей, так, например, обитающие в джунглях негусы совершенно черны, а в иных краях бывают совершенно желты, и это, сказывают, происходит от различий климата.

Закончить и отослать!!!

Извивы пути нашего, если сие позволительно так выразить, уткнулись в роскошные ворота шато, и все мои чувства тотчас были под натиском всевозможных впечатлений: обоняние – изысканных запахов парфюма, собак, растений и сафьяна; зрение – многоцветья красок и причуд объемов и форм, как пейзажа местнаго, так и людей, а такоже животных, в него помещенных; слух – сладостных или таинственных звуков, из коих не последнее место занимали музыка и журчанье фонтановых струй; осязание – гладких поверхностей (кажется, ничего шероховатаго или грубаго наощупь в шато не допускается или, сказать иначе, из него изгоняется!). Интуиция же моя болезненно трепетала, предвкушая завершение долгой нашей комиссии.