Георгий Попов - За тридевять планет

Выходя из дому, я увидел на периле крыльца конверт, исписанный знакомым почерком. «Почтальонша оставила, не иначе…» И хотя это было не совсем хорошо, даже совсем не хорошо, я взял письмо и сунул в карман. Писал-то здешний Эдька Свистун, то есть как будто я сам, выходит, и стесняться нечего, — так, примерно, рассудил я.

Уже в лесу я вскрыл конверт и прочитал письмо.

Эдька сообщал о том, что температура воды и воздуха колеблется от двадцати двух до двадцати восьми градусов по Цельсию. Не по Реомюру, а именно по Цельсию, я это крепко запомнил. Кормят ничего, грех жаловаться. Девчат тоже хватает, ухаживай, если хочется. Но он, Эдька Свистун, не позволяет себе, потому что ужас как скучает… Между прочим, почему молчит Фрося? Уж не случилось ли что с нею? «Вот так номер!» — подумал я. В самом конце сообщалось, что отдыхать ему, Эдьке, осталось три дня. В воскресенье утром он будет уже дома.

Я глянул на штамп. Отправлено письмо было вчера. Эдька писал его в то время, когда я сидел за его столом и торопливо набрасывал вот эти записки. «Хорошо, что письмо не попало в руки тетке Соне», — подумал я. Впрочем, хорошо было не только это. Я узнал и о важной Эдькиной сердечной тайне, и о том, что ждать его надо в воскресенье утром.

В лесу стояла тишина. Сырой мох слегка подавался под ногами. С берез и сосен свисали дождевые капли.

Они здесь намного крупнее, чем у нас на Земле. Вообще, как я уже заметил, здесь все крупнее, все-все.

И люди в том числе. Но это бросается в глаза лишь в первую минуту. Потом привыкаешь и перестаешь замечать. Редко-редко вспомнишь, что на Земле тебя считали верзилой, этакой колокольней Ивана Великого, а здесь ты как все грешные.

Наша, земная Фрося, например, коротышка. По сравнению со мной, разумеется. А здешняя достигает мне до плеча. Когда мы выходили из столовой, мне пришло в голову, что рост и некоторая худощавость и придают ее фигуре ошеломляющую стройность. Эта стройность подчеркивается одеждами. Хотелось идти не рядом, а несколько позади или сбоку, шагах в пятишести, чтобы держать в поле зрения всю фигуру.

Корабль был на месте. Он стоял, как исполинская стрела, нацеленная в небо. В здешнее небо, разумеется… Побродив вокруг и убедившись, что за мною никто не подсматривает, я нажал на потайную кнопку, и из верхнего отсека выскочила легкая нейлоновая лестница. Подняться на высоту для меня было парой пустяков. Закрыв за собой люк, я уселся в кресле, расслабил члены и закрыл глаза.

Кажется, впервые за последние четверо или пятеро суток я опять стал самим собой. Этот корабль представлялся мне частичкой Земли, родной планеты, и я испытывал сыновние чувства от одного прикосновения к нему. Я погладил, поласкал кнопку с надписью «Старт», подмигнул этой кнопке, как живому существу, и принялся упаковывать свои записки. Процедура эта заняла немного времени. Я выдвинул контейнер, как выдвигают ящик письменного стола, и сложил бумаги листок к листку.

Покончив с записками, я опять расслабился в кресле и поглядел в иллюминатор. Солнце близилось к закату. Неподалеку, примерно в полутора или двух километрах, кружили чайки и чибисы. Значит, в той стороне озеро, подумал я. Приглядевшись к окружающей местности, я решил, что это Бормушка, как у нас зовут… Странное название, не правда ли?

Потом вдали пролетел самолет. Он летел на малой высоте и так быстро, что проследить за его полетом не было никакой возможности. Про себя я отметил, что воздушные линии здесь проходят где-то в стороне.

В противном случае мой корабль давно бы обнаружили, уж это как пить дать.

Довольный открытием насчет воздушных линий, я вылез из корабля, спустился вниз и с помощью той же потайной кнопки убрал нейлоновую лестницу. И вот тут-то, в этот самый момент, произошло нечто такое, чего я никак не ожидал. Передо мной выросли (вот уж и правда — как из-под земли) те самые мальцы-огольцы, которые позавчера ловили рыбу на соседнем озере.

Я их сразу узнал, с первого взгляда, хотя на них были плащи (наверно, собрались на ночь, подумал я), да и их лица точно округлились и к тому же сияли восторженными улыбками. Сашка, самый любопытный, так тот даже голову задрал, глядя на меня, и его берет сдвинулся на затылок.

По правде сказать, я растерялся и не знал, как вести себя. Была даже минута, когда я хотел забраться в корабль и нажать на кнопку с надписью «Старт». Но что-то удержало меня. Наверно, вера в людей, в том числе и в тех мальцов-оголъцов, которые тогда стояли передо мной и сияли, как масляные блины. С этими мальцами-огольцами, пожалуй, можно договориться, подумал я и… тоже улыбнулся. Моя улыбка вызвала настоящий восторг. Сашка подался на полшага, оглянулся — точно это так важно было, слышит нас ктонибудь или не слышит, — и впился в меня взглядом.

Не просто уставился, а именно впился.

— Дядя Эдуард, вы… вы — оттуда? — Он кивнул вверх, как это делаем и мы, земляне, и тем же восторженным, то и дело срывающимся голосом продолжал: — Оттуда, оттуда! Я сразу догадался, что оттуда!

Остальные двое стояли и не двигались и тоже смотрели на меня. Они — все трое — ждали ответа.

Глава седьмая

Спасибо за машинописную копию. Я отправил ее Главному конструктору космического корабля «Красный партизан», и вот передо мною его письмо… Дорогое письмо! Правда, Главный остался недоволен записками, как недостаточно научными, однако кое-что ему и понравилось. Определенно понравилось.

Интересны пометки на полях рукописи, которую он любезно возвратил мне по прочтении. В том месте, где Эдик довольно подробно говорит о тренировках, Главный сбоку написал: «Опыт подготовки космонавтов без отрыва от производства в общем не оправдал себя».

А дальше, где Эдик написал «Глава четвертая» и больше ничего не добавил, та же рука и тем же почерком язвительно заметила: «Ага, брат, и записки забросил! Это тебе не пробежки, не двухпудовые гири!»[6] Особый интерес, на мой взгляд, представляют замечания на полях четвертой главы, я бы сказал, написанной четвертой главы, действие в которой происходит уже на той планете. Против места, где упомянут автоматический отрывной календарь, Главный начертал с сильным нажимом: «Ну и ну!» А слова «девяносто два миллиарда восемьсот восемьдесят миллионов километров» подчеркнул красным карандашом и на полях заметил: «Если бы…» Я тотчас же настрочил второе письмо, спрашивая, что означает это «если бы».

И не просто «если бы», а «если бы» с тремя точками…

Главный скоро ответил. Но, бог мой, его ответ опять состоял из одного слова: «Если бы…» Остальные замечания (или комментарии, как угодно назовите) состояли из словечек, которые не всякая бумага стерпит. Приведу для примера лишь самые удобочитаемые: «Шалопай! Чему тебя учили?..», «А сантиметровая катушка на что? Обмерять надо…» «Черт возьми, все приблизительно, приблизительно… А наука не терпит приблизительности!» — И так далее в этом роде.