Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин
Он сидел на земле, в грязи. По выходным он отрабатывал смены на системе орошения, состоявшей из множества арыков, насыпей и ставень, требовавших неутомительного, но постоянного присмотра, – лепешня хорошо росла только при хорошем, но не избыточном поливе. Клубни ее, смолотые в муку или запеченные целиком, стали основным продуктом питания с тех пор, как Лю Яо вывел наконец съедобный сорт. Даже те, кому нелегко было переварить местные злаки, на диете из лепешни процветали.
Орошением занималась ребятня десяти-одиннадцати лет, старики, инвалиды – силы тут не требовалось, только терпение. Луис сидел около ворот, отводивших воду из Западного ручья то в одну, то в другую половину оросительной сети. Иссохшие, смуглые ноги он вытянул вдоль берега; костыль лежал рядом. Прикрыв глаза, Луис смотрел на солнце – откинувшись назад и опершись ладонями о жирную черную землю. Кроме шорт, на нем была только потрепанная, разношенная майка. Он был стар и изувечен.
Присев рядом, Син окликнула его по имени, но Луис только промычал что-то, не сдвинувшись и даже не открыв глаз. Син пристроилась рядом на корточках, глядя ему в лицо. Вскоре губы его показались ей настолько прекрасными, что она не удержалась – поцеловала его.
Луис открыл глаза.
– Ты спал?
– Я молился.
– Молился!
– Поклонялся?
– Поклонялся чему?
– Солнцу? – неуверенно предположил он.
– Только меня не спрашивай!
Он посмотрел на нее – как всегда, с нежной настойчивостью, ничего не требуя и ничего не скрывая, как смотрел на нее с той поры, когда им обоим было по пять лет. Нет, не на нее – в нее.
– А кого мне еще спросить? – проговорил он.
– Насчет молитв и поклонений – только не меня.
Она устроилась поудобнее на краю арыка, лицом к Луису. Солнце грело ей плечи. Затылок прикрывала шляпа, неумело сплетенная Луизитой из соломы.
– Скомпрометированные обороты, – заметил Луис.
– Подозрительная идеология, – согласилась Син.
Слова вдруг показались ей очень вкусными, такие длинные – «скомпрометированный!», «идеология!» – потому что здесь все слова были маленькие, короткие, тяжелые: «еда», «крыша», «топор», «дать», «делать», «спасти», «жить». Вышедшие из употребления длинные, воздушные слова пролетели, притягивая внутренний взор, точно порхающая на ветру марипоза.
– Ну, – пробормотал Луис, – не знаю…
Он задумался. Син наблюдала.
– Когда я сломал колено и мне пришлось отлеживаться, – выговорил он, – я решил, что без восторга нет смысла жить.
– Благодати? – помолчав, переспросила Син сухо.
– Нет. Благодать – это форма виртуальной нереальности. Я сказал – восторга. На борту я не знал его. Испытывал только здесь. Иногда. Мгновения безоговорочного бытия. Восторг.
Син вздохнула:
– Заслуженного.
– О да.
Они еще немного посидели молча. Южный ветер подул, и стих, и задул снова, принося запах мокрой земли и цветущей фасоли.
– «Когда я стану бабкой, мне говорят, я пройду под небесами мира иного», – прошептал Луис.
– Ох, – выдавила Син и запнулась в полувздохе-полувсхлипе.
Луис взял ее за руку.
– Алехо пошел с мальчишками на рыбалку, вверх по ручью, – пробормотала она.
Он кивнул.
– Я слишком много тревожусь, – проговорила она. – Тревога убивает восторг.
Луис снова кивнул.
– Но я о другом думал… – проговорил он, помедлив, – когда я молился, или что это было, я думал… думал о земле. – Он набрал в ладони крошковатого равнинного чернозема и отпустил, глядя, как тот просыпается из рук. – Думал, что, если бы я только мог, я бы встал и танцевал по ней… Потанцуй за меня, Син! – попросил он вдруг.
Та посидела еще минуту, потом встала – тяжело было подниматься с низкого бережка, старушечьи колени подгибались – и замерла.
– Так глупо себя чувствую, – пожаловалась она.
А потом подняла руки и развела, точно крылья. Посмотрела вниз, на свои ноги, и сбросила сандалии, оставшись босиком. Шаг вправо-влево-вперед-назад. Син подступила к Луису, протянула ему руки и, взявшись, подняла старика на ноги. Луис рассмеялся; Син чуть улыбнулась, покачиваясь из стороны в сторону. Ноги ее отрывались от земли и опускались вновь, а Луис стоял недвижно, держа ее за руки. Так они и танцевали.
Кувшин воды
Однажды богатый купец Митрай из города Банкалы призвал к себе своего слугу по имени Кас и сказал ему:
– Ты человек верный и всегда честно исполняешь службу. В награду я тебе дам важное поручение.
Слуга поклонился.
– Отнеси мой дар святому человеку Матуа в город Анун.
Слуга поклонился.
Хозяин больше ничего не прибавил, и тогда слуга сказал:
– Чтобы попасть в Анун, я должен пересечь пустыню Сес-Хаб.
– Да.
– Говорят, на дороге через пустыню караванщикам досаждают грабители, а в оазисах бесчинствуют разбойничьи племена. Дозволено ли мне взять с собою людей и лошадей?
– Пойдешь один и пешком.
Кас задумался и почтительно проговорил:
– Это скорее испытание, а не награда.
– Тебе судить, что это, – ответил Митрай. – Вот дар, который ты вручишь святому человеку.
Он указал на запечатанный кувшин, что стоял на столе, – самый обычный оплетенный коричневый глиняный кувшин.
– Как видишь, ему нечем привлечь алчных разбойников и кочевников.
– Что в кувшине, господин?
– Вода, – ответил Митрай. – Вот тебе деньги на дорогу. Спрячь их получше и молись, чтобы тебе не встретились злые люди. Отправляйся завтра и возвращайся с ответным подарком или же передай мне слова святого праведника. Да будет твой путь благословен!
Кас еще раз поклонился, взял кувшин, оплетенный пеньковой веревкой, и ушел.
В том богатом доме не было помещения для слуг – они жили в лачугах на заднем дворе. Большинство занимались черной работой – подметали, носили воду, перетаскивали навоз из конюшни на компост для сада. Кас в детстве тоже выполнял такую работу, но потом господин его приметил за быстроту ума и трудолюбие. Митрай давал ему разные поручения. Кас доказал свою надежность, и теперь Митрай только его одного из всех отправлял доставлять письма и приносить ответы от купцов и правительственных чиновников Банкалы. Зная его честность, господин без колебаний мог велеть ему отнести мешок золотых монет кредитору или рубин в подарок даме – так, чтобы никто не узнал.
Кас постоянно имел дело с богатыми людьми, и оттого одежда у него была получше, чем у его друзей, и содержал он ее в чистоте.
– Таба, – сказал он, войдя в общую лачугу, – дай мне твою одежду, а ты возьми эту рубашку.
– Наденешь вот это? – Молодой человек подергал свою заношенную рубаху и рваную тряпку, которая считалась у него набедренной повязкой.
– Надену.
– А мне свою рубашку отдашь? Насовсем?
