Яна Завацкая - Мы будем жить

Лицо под очками совершенно белое. Я помогаю рукой — быстрее, быстрее!

Теперь в салон. Ключ на месте. Заводится с полпинка. Выруливаю, выезжая задом — торможу точно возле неподвижной окровавленной груды, тела Нико. Мне некогда думать, жив ли он. Скорее всего, нет. Я выскакиваю. Хватаю Нико и втаскиваю на заднее сиденье… скорее, скорее. Стрельба доносится как-то издали — видно, с этой стороны машины стрелков еще нет. Я разворачиваюсь, чтобы нырнуть на переднее сиденье, и что-то нестерпимо больно, обидно, жестоко обжигает левое плечо. Ощущение, как будто огрели железной палкой. Плевать. Мотор работает, я жму на газ. Двое охранников там в воротах, стреляют — на ветровом возникают белые точки. Отлично, пулестойкое поставили! БМВ разгоняется мгновенно, скорость в воротах уже под семьдесят, шлагбаум — в сторону, как щепку, второй… и тут машину страшно подбрасывает… плевать… и еще толчок. Они стреляют по шинам. Машина летит на железные, только что закрывшиеся ворота, и ворота не выдерживают, падают, юзом я вылетаю на улицу… У меня нет шин, у меня совсем нет шин. Вопреки расхожему мнению, машина некоторое время может двигаться и на одних дисках, конечно, потом всё в хлам, но я выжимаю из нее, что могу, еду через перекресток, качаясь, мотор визжит, я жму на газ, пытаюсь одной рукой выкрутить руль, и кто-то там едет сзади, какой-то несчастный добропорядочный бюргер, меня несет через дорогу, потом в другую сторону, и наконец БМВ медленно заваливается, нет, только не в кювет. Мне удается удержать машину на самом краю. Мотор глохнет. Теперь за машину…

Я вывалился из дверцы и вдруг увидел рядом незнакомую женщину.

— Помоги, — сказала она с акцентом, — надо его вытащить.

Я так опешил, что даже не возражал. Она знает, что делает?

Мы выволокли Нико из машины. Рядом выли сирены, ревели моторы — ОПБ наконец-то опомнилась. Нас окружали.

— Спокойно, — улыбнулась женщина, — они ничего не видят. Мы закрыты полем. Отойдем от машины.

Я держал Нико под мышки (успев поразиться тому, какое белое у него лицо), женщина-амару за ноги. Мы скатились с невысокого откоса и стали продираться средь колосьев пшеницы — здесь пшеничное поле. На шоссе за нами охранники в бронежилетах строились цепью, с автоматами наперевес, но они явно не видели нас… смогут ли они нас окружить? Если они даже не видят, в какую сторону мы идем… Правда, мы приминаем пшеницу, но ведь лан-генератор не просто делает невидимым, он как-то там смещает поле зрения.

— Стой! Мы в безопасности. Посмотрим, что с ним.

С Нико оказалось плохо. Очередь прошила грудную клетку, живот, вся пижама мокрая, тяжелая и липкая, и воняло от него, как в мясной лавке — кровью. Женщина разорвала на раненом одежду, помогая каким-то прибором вроде лазерного меча Люка Скайуокера, только маленького. Кровь медленно вытекала из дырки в ребрах, но больше кровотечений не было. Наружных во всяком случае.

— Надо прижечь сосуд, — деловито сказала она, — держи его. Вот так.

Я зажал Нико руками, чтобы не дергался, даже если придет в сознание, а она своим лазерным ножом быстро расширила рану, запустила туда руки и что-то еще делала… я уже не мог на это смотреть.

— Все. Будет жить.

Я опустил парня на землю. Приподнялся и осмотрелся. Да, они нас окружали.

Позади в поле появились еще какие-то джипы. Подъехал армейский грузовик.

ОПБ-шники справедливо рассудили, что мы не могли далеко уйти. То и дело трещали очереди — они стреляли вслепую. Могут ведь и попасть.

Я посмотрел на женщину. Она была высокая, темноволосая, неопределенно-среднего возраста, у таких возраст вообще не виден, одета во что-то полувоенное, хаки.

— Как мы уйдем отсюда?

— Уйдем. Спокойно. Ты тоже ранен, дай я взгляну.

Святой Себастьян! Все это время я действовал только правой рукой, бессознательно щадил левую, двигался осторожно — но мне не было больно, все это я делал автоматически.

И вот только теперь, когда она сказала это, я чуть не взвыл — боль перерезала и ключицу, и лопатку, просто вся левая сторона горела в огне. Колени вдруг обмякли, я медленно осел на землю. Она склонилась надо мной. Разрезала одежду, запахло палеными нитями.

— Выпей это, — прохладная узкая рука сунула мне в рот капсулу, — постарайся проглотить. Это от боли.

Она что-то там перевязывала, затягивала. Стоны сдержать было невозможно, дико больно.

— Как мы выберемся… отсюда?

— Смотри вверх, — сухо велела женщина. Я посмотрел. И окончательно ослаб. Прямо над нами в небе висела огромная летающая тарелка.

— Они не видят ее…

— Нет, — ответила женщина.

— А мы почему видим?

— Потому что для нас поле снято.

Тарелка при снижении оказалась не такой огромной, не больше среднего транспортного самолета. Правда, круглая. Точнее — спиралодиск: снизу разворачивалась спираль, переходила в блестящую серебряную грань, и вверх от этой грани скручивалась, сходилась к макушке. Каждая грань разноцветной спирали сияла собственным металлическим оттенком. Все это напоминало гигантскую елочную игрушку.

Тарелка мягко опустилась на четыре лапы, которые выдвинулись при посадке.

Я схожу с ума. Нет, я сплю. Нет, я лежу на кресле, и мне вводят галлюциногены. А плечо так болит, ну например, потому, что оно затекло, я лежу неудобно. Так не бывает. Так действительно не бывает.

В днище тарелки неожиданно открылось отверстие. Из отверстия выдвинулся длинный… язык? Что-то похожее на язык, с загнутым кончиком, и на этом кончике стоял высокий амару в такой же полувоенной одежде, как у нашей спасительницы. Высокий, чем-то знакомый амару…

— Анквилла, — прошептал я.

Он бросился ко мне.

— Клаус! — хотел, похоже, обнять, но увидел мою рану и лишь коснулся правой руки, — давай в машину, быстро!

Они вдвоем с женщиной подняли Нико, понесли. Я заковылял за ними. Странно, теперь каждое движение причиняло боль. Кончик "языка" оказался неожиданно широким, мы все вошли на этот подъемник, и он плавно стал подниматься… черт возьми, как высоко!

Внутри был ровный нормальный пол, из незнакомого материала. Анквилла что-то сказал женщине на незнакомом языке. Они взяли Нико и поволокли в отверстие сзади. Я же просто сел на пол и прислонился к стене — без сил, и тут тарелка начала подъем.

Я находился в простенке; сзади, сбоку и спереди от меня были отверстия-люки, а здесь — полутьма и незнакомый, словно замшевый, но твердый материал пола. Они действительно не видят нас? Наверное, не видят… мне уже все равно. Я закрыл глаза. Я сделал это, Вальгалла, я сделал это. И мы оба выжили. Я бы сделал это в любом случае, но мы выжили. И Нико будет жить, я теперь в это верил. Просто невозможно, чтобы после всего этого он еще и умер. Он будет жить!