Елена Федина - Завещание Малого Льва

Для видимости Скирни все-таки измерила ему пульс и давление, он сидел безропотно и покорно, тоже напоминая ей пса, прирученного и больного.

— Наконец-то, Леций Лакон, ты мне попался, — сказала она как можно бодрее, — а то вас не дозовешься на обследование. Думаете, что вы железные!

— Жить буду? — усмехнулся он.

— Пока не знаю. Раздевайся.

— Как? Совсем?

— До пояса, — улыбнулась она, — у тебя сердце болит, а ниже, кажется, проблем нет.

— Хоть одна приятная новость…

Он снял свитер и сидел перед ней на стуле, совсем уж беззащитный и покорный судьбе. После мощного отца и атлетичного Льюиса Верховный Правитель показался ей даже хрупким. За последнюю неделю он еще и сильно похудел. Тем не менее, это был Прыгун. Может, и не самый мощный, но самый главный из них. Они все были «великими» и общались на равных, но каждый из них понимал, что Леций — это нечто особенное.

Скирни тоже так считала. Она общалась с ним без всякого подобострастия, но при этом в полной готовности занять свое скромное место. Сегодня было как-то не так, сегодня его было особенно жалко.

— Интересно, — спросила она, — ты хоть что-нибудь ешь?

— Не помню, — усмехнулся Леций.

— Ну, что мне с тобой делать… — она стала мягко разминать ему плечи, — чаю хочешь с земляничным вареньем? Или кофе?

— Нет уж, — помотал он головой, — кофе я наглотался на всю жизнь.

Она вспомнила, что Оорлы, особенно Ингерда, так любят этот земной напиток, что весь дворец им пропах. Получилось, что она опять затронула больную тему, на которую даже не смела с ним заговорить. Что она могла ему посоветовать? Что она вообще знала о любви и о семейной жизни, если собственного мужа не видела шестнадцать лет? Она даже не знала, как реагировать на измену!

Там, на Шеоре, Льюис стоял такой обреченный, такой потерянный, как будто совершил преступление. А виноватой себя чувствовала она. Это она была такая, это у нее такое прошлое, это у нее такой дурной характер… и это она так поздно пошла к Геве.

— Знаешь, — сказала Скирни осторожно, — ведь бывает, что размолвки только к лучшему. У нас вчера тоже было небольшое потрясение… а теперь мы даже ближе стали друг другу.

— У нас не размолвка, — ответил Леций.

— Извини…

— И вообще, дело не в этом. Я просто увидел, что всё зря. Ясно так увидел.

— Что зря? — не поняла она, — этот город — зря? Центр Связи — зря? Больница — зря? И Флоренсия работала зря? И все остальные?

— По большому счету ничего не меняется, — усмехнулся он, — паразиты остаются паразитами, отбросы — отбросами, маньяки — маньяками, а дураки — дураками. Сначала я считал себя местным солнцем и хотел всех осчастливить. Потом я захотел, чтоб они что-то делали сами. И ничего не получилось. Почти семьдесят лет понадобилось, чтобы в этом убедиться.

— Почему же ничего?

— А ты что, этого не видишь, Скирни? Или у тебя не так? Ты их лечишь, тратишь на них свою душу, а они выходят и снова напиваются, нажираются, ночуют в подвалах, хотя полно пустых домов, скрещиваются с кем попало, а потом рожают бездомных уродов. А работать они не хотят, они могут только прислуживать.

— Видимо, семьдесят лет — это мало, — сказала Скирни с сожалением, — они — очень больной народ. Ты, конечно, можешь расселить всех в отдельные боксы, светлые и стерильные, излечить их насильно, посадить на диету, не давать наркотиков, строем выводить на работу и скрещивать только генетически подходящих. Но что это будет? Колония биороботов?

— Знаешь, иногда так и подмывает…

— Ты не сможешь, Леций.

Скирни даже не заметила, как ее руки сами погрузились в его волосы, на удивление мягкие и послушные, он вообще сидел мягкий и послушный и совершенно ручной. Она подумала, как хорошо быть доктором, можно приласкать такого мужчину, и никто не поймет превратно. Она и поцеловать его хотела, и прижаться к нему и согревать его до тех пор, пока он не оттает.

Он немножко оттаял, когда она сняла ему болевой спазм. Только посмотрел удивленно, как будто не верил, что эта боль может отпустить, тем более, без всяких лекарств, просто от прикосновения рук и ее любви, ее бесконечной любви и жалости.

Она всегда так лечила. Только на этом состоянии выздоравливали ее пациенты. Она должна была их пожалеть, а ей это было нетрудно. Она должна была очень захотеть, чтобы всё у них наладилось, а она естественно этого хотела. Она любила всех. И всё получалось само собой, естественным образом, она даже не слишком уставала, наоборот — чувствовала удовлетворение. И тогда не нужны были операции, заживали открытые раны и даже принимались совершенно невозможные роды. При этом Скирни не владела, подобно Геве, никакой магией и никакими тайными знаниями. Она и сама не знала, почему так получается. Получалось — и всё. Она почему-то даже стеснялась этого и на всякий случай назначала разные процедуры и легкие лекарства, чтобы никто не догадался.

— Ну что? Тебе легче?

Леций посмотрел на нее, взял ее руку, склонился над ней и приложил к губам.

— Намного. Спасибо, Благодея.

— Кто? — удивилась она.

— Ты же знаешь, была такая девушка, — грустно сказал он, — волшебная девушка, всем помогала… пока я ее не погубил.

— Ора?

— Никогда себе не прощу… Попросил ее умереть, а она согласилась. Вот такая была девушка, моя сестра, — Леций поднял лицо и снова посмотрел на нее излучающими голубизну, тоскливыми глазами, — но она была богиня, она специально тут родилась. А ты-то откуда взялась, Скирни Оорл?

Скирни цену себе знала, своим способностям тоже, но сравнение с Пресветлым ее смутило.

— Ну что ты, Леций. Ты даже не представляешь, насколько я земная… у меня в квартире бардак, у меня муж не кормленный, позаброшенный, я чашки бью, перчатки теряю, я на встречи опаздываю, у меня мысли бывают самые дурацкие, у меня вообще психоз, между прочим…

— Однако, благодать от тебя та же самая, — сказал он серьезно.

— Да? — Скирни даже села.

Она, правда, растерялась. Об этом надо было подумать: что это значит, и как это вообще совмещается с ее вопиющим несовершенством.

— Так бы и сидел возле тебя, — добавил Леций, — хорошо у тебя тут, тихо, спокойно. И как-то всё правильно, как будто так и надо. Это твой мир, Скирни. А вокруг меня всё разваливается.