Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом

– Ничего, – сказала она. – Я пытаюсь вспомнить… Может, я отвлеклась на секунду, Ира сказала, сколько может стоить платье, шекелей шестьсот, представляешь? Я вдруг услышала, будто что-то упало. Алик… Он как шел, так и упал, не вскрикнул, ничего…

– Шел вперед и упал, – сказал я. – Ты уверена?

– Конечно. Я смотрела на Иру, услышала, как… И сразу перевела взгляд. Алик еще падал…

– Вперед.

– Вперед, конечно. А что?

– Ничего, – сказал я. – Когда я услышал крик и прибежал, Алик лежал на спине. Ты говоришь – он шел и упал. И должен был, значит, лежать не на спине – он ведь не назад падал, верно?

– Нет, – сказала Галка, подумав. – Наверно, вперед…

– Что значит – наверно?

– Ну… Не знаю. Когда я вскочила, все мы… И ты как раз вбежал с балкона… Мы подбежали к Алику… Он на спине лежал, да? Все видели. Значит, упал назад. Может, он упал вперед, а потом повернулся? – с надеждой спросила Галка.

Не знаю. Этого я видеть не мог точно.

– Нет, – сказала Галка, подумав. – Не мог он повернуться, я видела, как Алик падал… Вскочила, подбежала… Он лежал на спине.

– Может, Ира видела?

– А это важно, Мотя? Наверно, он повернулся, когда уже… Ира видеть не могла, она смотрела на меня, стояла к Алику спиной, она тоже услышала, как он падал, но я видела, а она – нет.

– А Анна Наумовна?

– Она смотрела телевизор. Подбежала, когда мы все…

– Игорь?

– Это самое ужасное, Мотя! Бедный мальчик… Он ведь только вошел и видел, как Алик падал. Господи, у него был такой взгляд! Страшный…

– Страшный?

– Ну, какой взгляд может быть у ребенка, который видит, как… Страшный, насмерть перепуганный…

– Так насмерть перепуганный или страшный? – нетерпеливо спросил я.

– Перепуганный, – сказала Галка.

– Он ведь мог видеть – повернулся отец или почему-то упал уже на спину, хотя падал головой вперед?

– По идее…

– Я спрошу у Игоря, – сказал я.

– Это имеет значение? – неуверенно спросила Галя.

– Может быть.

Конечно, это имело значение!

– Хорошо, – сказал я, – пожалуй, перекушу, а потом поеду. Что у нас на ужин?

Дверь в квартиру Гринбергов была не заперта; должно быть, весь день в квартире толпились посетители, я себе представлял, кто именно: полиция, мрачные дяди из похоронной компании, наверняка соседи заглядывали – одни действительно помочь, а большинство, чтобы поглазеть на место, где вчера по-настоящему убили человека. Перед домом стояла группа мужчин, что-то энергично обсуждавших в обычной израильской манере.

Ира ходила по гостиной, переставляя с места на место свои любимые глиняные статуэтки – птичек, животных, несколько красивых японских нэцке. Она и раньше любила менять их местами, некоторые прятала в сервант, другие доставала и расставляла на телевизоре, круглом и журнальном столах, полочке рядом с балконным окном…

– Господи, – сказала она, когда я вошел, – наконец-то! Это кошмар какой-то, я не понимаю, Мотя, почему мне ничего не говорят, я даже не могу забрать Алика, чтобы…

Слово «похоронить» она выговорить не смогла, споткнулась, будто о протянутую поперек дороги проволоку, упала на диван и расплакалась, наверно, впервые за этот долгий день: ей нужно было держать себя в руках, и она держалась.

– Где… – начал я.

Заканчивать фразу не стал, из своей комнаты вышла Анна Наумовна, вся в черном – длинное черное платье, черная косынка, черные разношенные тапочки, и лицо тоже черное: круги под глазами, поджатые губы, чтобы не заплакать, ввалившиеся щеки…

– Мотя, – сказала она, – они действительно думают, что это мы… я… Ира…

– Нет, – сказал я, – почему они должны так думать? А что, вас кто-то…

– Следователь, странная такая фамилия… Аптекарь, кажется.

– Учитель.

– Могу представить, чему он может научить, – пробормотала она. – Он тут полдня проторчал, все спрашивал, спрашивал…

– Вы рассказали ему о болезнях Алика? – спросил я. – О Многомирии тоже?

– Не помню. – Она покачала головой. – Наверно. Он, должно быть, решил, что мы спятили? Я бы на его месте… Он так решил, да?

Если бы он решил именно так, это было бы лучшее, на что мы могли рассчитывать.

– А Игорь дома? – спросил я, потому что из детской комнаты не слышно было никакого движения.

– Конечно, где ему быть? – сказала Анна Наумовна. – В школу не пошел, весь день у себя, ничего не ест, только пьет колу, бутылку за бутылкой.

– Я потом с ним поговорю, – успокоил я Анну Наумовну. – Вот только чаю выпью, если можно…

– Да-да, – засуетилась она. – Пойдем на кухню, я тебе приготовлю. Ты, наверно, и не ужинал?

– Спасибо, – пробормотал я, – только чаю…

Мне нужно было поговорить с ней наедине, пока никто не мешал – Учитель, к примеру, мог явиться в любую минуту, хотя я и надеялся, что на сегодня рабочий день следователя закончился, новых улик у него нет, идей – подавно, почему бы ему не поехать домой и не заняться семейными проблемами? Женат он? Есть у него дети? Я не знал, вопросы эти мне раньше в голову не приходили.

В кухне ничего не изменилось со вчерашнего вечера. Я сел на свое место, на соседний с Аликом стул, Анна Наумовна подошла и отодвинула стул в угол, к шкафу – никто больше на него не сядет, никому даже в голову это прийти не должно…

Чай сегодня не заваривали, Анна Наумовна положила в чашки пакетики «Липтона», налила кипяток, села напротив меня и спросила:

– Кто это сделал, Мотя? Ты что-нибудь узнал?

Я не собирался называть конкретных фамилий. Мало ли что я думал о мотивах Инги, Миши, Шауля и болезного Олега Дмитриевича? Любой из них мог в каком-то из ответвлений Многомирия ударить Алика ножом и… Интересно, как это выглядело с их точки зрения? Ведь там у убийцы ничего не получилось, там то ли нож скользнул вдоль тела, то ли… Представил себе: вот я замахиваюсь ножом на человека, ощущаю, как тонкое лезвие входит в мягкое и податливое… или нет?.. или ткани тела на самом деле упругие, и проткнуть их не так-то просто, нужно приложить большое усилие, но все равно что-то происходит, и Алик вроде бы должен упасть, а он стоит как ни в чем не бывало, и даже больше – хватает меня за руку, выворачивает и…

Нет. Не могло так быть. Я должен подумать о том, что сказал Учитель. «Если сердце у него оттуда, то в нем и должна быть рана, верно? И никакого наружного кровотечения»… И уж в рубашке точно не могло быть отверстия…

Значит, все – чепуха?

– Мотя, – тихо сказала Анна Наумовна, – что с тобой, Мотя?

– Ничего, – пробормотал я и отпил чаю. Хороший это был чай, крепкий, только совсем не сладкий, я не мог пить без сахара, но у меня не осталось сил протянуть руку, открыть крышку сахарницы, зачерпнуть ложечкой…