Алекс Норк - Еще не вечер

— А что если покушения на иконы совершали не одни и те же, а разные люди? — сменил тему Владимир.

— То есть, на ярославские одни, на это псковскую другие? — переспросил полковник.

Мысль, конечно, относилась к разряду «всех возможных предположений», отвергать ее, как и принимать, не было никаких оснований.

Оттого что не возразили, молодой человек решил продолжать:

— Дьякон говорит, что про псковскую ничего не знал. Странно, однако, иконе выделено отдельное место, и что она старой работы, даже и мне понятно. Виктор Сергеевич, вы о ней запрос в Москву делали?

И полковник оживился:

— Да, сколько она, не узнал?

— Звонил, спрашивал, — неохотно признал прокурор, — отчитали меня по полной программе. Сколько стоит — непонятно, потому что икона относится к уникальным редкостям.

Владимир почувствовал, вода льется на его мельницу.

— Я не утверждаю, что в преступлении замешан дьякон, согласитесь — не очень как-то похоже.

— Согласились, — ответил за обоих полковник.

— Но вполне вероятно, что он знал, какая это икона, и кому-то проболтался. А теперь боится — и нас, и кому проболтался.

— Вот ты и попробуй с ним «по душам».

— Подождите, Игорь Петрович, это не все. Покойный батюшка говорил с Шестовой о ярославских иконах — это слышали, а почему отсюда следует, что он не говорил про псковскую? Только потому, что не слышали?

— Хм, — полковник повел глазами из стороны в сторону, мысль показалась ему основательной: — И почему умолчать о псковской, раз уж вообще начал говорить об иконах, да?

— Вот именно! Шестова могла рассказать у себя в газете, а дальше уж — «по секрету всему свету». И самый простой вариант: если батюшка легкомысленно говорил о ценностях в своей церкви с посторонними, это именно и означает, что он это говорил.

Владимиру, похоже, собственная формулировка понравилась, но полковник поправил:

— Попросту означает, что мог говорить еще с кем-нибудь.

Поняв, что перемудрил, тот заспешил перевести стрелки и обратился к шефу:

— Надо же рассказать Игорю Петровичу про исчезнувшего китайца.

— Вот и рассказывай. Я пока сделаю звонок от Надежды, чтобы вам не мешать, — вынырнула все-таки мысль, которая полчаса назад лишь дала знать о своем существовании.

Требовался теперь уточняющий звонок Зубакину.

Виктор напомнил ему — в разговоре об истории с Шестовой прозвучало: оставить Черный лес в покое на какое-то время. «Какое-то время» — что именно подразумевалось? Зубакин удивился — разве он так неопределенно высказался? Просит извинить в таком случае. А из Москвы его просили годик всего подождать.

Виктор поблагодарил, и в заключение услышал, что работу в «нужном направлении» уже начали.

Главное, впрочем, сейчас в другом — в замечательно сработавшей интуиции Игоря Петровича — очень может быть, что преступники окажутся у них в руках уже этой ночью.

Он взялся за ручку двери, чтобы войти в свой кабинет, однако Надежда, ответившая на телефонный звонок, показала ему на трубку, закрыла ладонью и прошептала почти:

— Газета «Еще не вечер».

Виктор подошел и взял трубку.

Теплое утро не отличалось ничем от вчерашнего, поэтому жара среди дня, как всё вдруг свалившееся, произвела неприятное впечатление. По пути в мэрию на обед они ускорили шаг — в тени было жарко и душновато, а проходить по открытому солнцу — неприятно совсем. Прокурор, впрочем, подумал и о пользе такого резкого поворота — завтрашний пикник у озер, на который его пригласила Маша, сильно выиграет от такой погоды. Завтра «открытие сезона», а вообще эти регулярные мероприятия проходят у них по субботам — выходным дням, когда газета содержит только рекламные объявления и раздается бесплатно.

— Что если не придут? — нервно спросил Владимир, и прокурор понял о чем. — Что если они вели наблюдение за церковью, видели, как туда приезжала милиция, что-то завернутое выносили… Что же еще кроме икон?

— Володь, не сыпь на рану, мне итак эта мысль постоянно в голову лезет. Да, могли организовать наблюдение, рискуют ведь очень многим — убийство на них висит.

— Однако если они те самые, а не другие люди.

— Нет, не «однако». Другие, как ты говоришь, сразу подумали бы, что на них убийство при поимке и повесят. Тут работают одни и те же люди, Володя. Но странно работают. Зубакину тоже так показалось.

— Кстати о Зубакине, вернее, о том звонке из Москвы в защиту Шестовой… — краем зрения прокурор уловил скошенный на него взгляд.

— Да?

— Я принципиальную схему: у журналистов контакты с криминалитетом высокого уровня не такая уж редкость.

— Ну, бывают.

— Сейчас из супербогатой Москвы деньги движутся в хорошие места в провинции. У нас место отличное: инфраструктура, порядок, хорошая экология.

— Не перехваливаешь?

— Ничуть, я ж относительно других мест. Опять же возьмите, молодежь у нас не особо спившаяся, годится на трудовые ресурсы, и можно еще из близких деревень привлекать.

— Инвестиционно перспективный город?

— Именно. А что здесь из серьезных мест не захапано? Один Черный лес.

— Логично.

Поддержка ободрила.

— Шестова получает задание на компромат Черного леса и деньги, разумеется. Тот московский авторитет обеспечивает ей прикрытие. Потом он через подставные фирмы сожрет всю эту территорию.

Правдоподобно, к сожалению.

Прокурор покивал головой и переменил тему:

— Ты, когда вечером пойдешь квартиру осматривать, прихвати участкового. И пусть хозяин квартиры ему заявление о пропаже жильца напишет, чтобы были соблюдены формальности.

— Будет сделано.

— И постарайся прощупать дьякона, только доброжелательно.

Не слышит сейчас и не видит почти ничего — горечь сковала, проникла в каждую клетку, застыла…

Надо напрячься, надо вернуть себя!

Ответить, вот этой девушке.

«Зайду… да… позже».

Голос слышен, но только звучащим внутри…

Смутно видна улыбка девушки-продавщицы…

Выйти быстрее наружу…

Жарко.

Машины, люди, деревья…

Небо… голова не кружится — уже хорошо.

Замедлить надо дыхание, оно слишком частое.

Звук вернулся… и вроде бы всё остальное уже в равновесии.

Но жарко очень.

Надо зайти, где прохладно, пульс… частый пока, мысль пугающая — что так вот и умирают, пугающая не смертью, а неисполненной, оборванной жизнью.