Герберт Уэллс - Невидимый

— Вы подожгли домъ! — воскликнулъ Кемпъ.

— Поджегъ. Это было единственное средство скрыть свои слѣды, и домъ былъ, вѣроятно, застрахованъ.

Я тихонько отодвинулъ болты наружной двери и вышелъ на улицу, я былъ невидимъ и въ первый разъ началъ понимать всѣ преимущества, которыя давала мнѣ невидимость. Въ головѣ моей уже кипѣли планы тѣхъ удивительныхъ и чудесныхъ вещей, которыя я могъ теперь сдѣлать безнаказанно.

XXI

Въ Оксфордъ-Стритѣ

— Въ первый разъ, спускаясь по лѣстницѣ, я встрѣтилъ неожиданное затрудненіе въ томъ, что не видѣлъ своихъ ногъ; раза два я даже споткнулся, а хвататься за перила было тоже какъ-то непривычно-неловко. Не глядя внизъ, однако, по ровному мѣсту мнѣ удалось идти довольно твердо. Настроеніе мое, какъ я говорилъ, было самое восторженное. Я чувствовалъ себя подобно зрячему человѣку, — съ подбитыми ватой подошвами и беззвучной одеждой, — въ городѣ слѣпыхъ и испытывалъ непреодолимое желаніе шутить, пугать встрѣчныхъ, хлопать ихъ по спинѣ, сбивать съ нихъ шляпы и вообще прилагать къ дѣлу исключительныя преимущества своего положенія. Но едва я вышелъ въ Портландъ-Стритъ, гдѣ жилъ рядомъ съ большимъ магазиномъ суконныхъ товаровъ, какъ позади меня раздался сильный толчокъ и дребезжаніе, и меня что-то со всего размаха ударило въ спину; я обернулся и увидѣлъ человѣка съ полной корзиной сифоновъ сельтерской воды, въ изумленіи взирающаго на свою ношу. Хотя мнѣ было и очень больно, но онъ показался мнѣ такимъ невозможно смѣшнымъ въ своемъ удивленіи, что я громко захохоталъ. «Въ корзинѣ-то чортъ», сказалъ я и выдернулъ ее у него изъ рукъ. Онъ выпустилъ ее безпрекословно, и я повѣсилъ всю эту тяжесть высоко въ воздухѣ. Но тутъ какой-то дуракъ-извозчикъ, стоявшій у дверей трактира, бросился вслѣдъ за корзиной, и его протянутые пальцы съ весьма непріятною силой ударили меня прямо въ ухо. Я выпустилъ корзину, съ трескомъ полетѣвшую на извозчика, и тутъ, среди криковъ и топота, среди выбѣгавшихъ изъ лавокъ людей и останавливающихся экипажей, поднялъ, что я надѣлалъ и, проклиная свою глупость, попятился къ окну магазина и началъ бочкомъ выбираться изъ суматохи. Еще минута, — и толпа окружила бы меня и накрыла. Я столкнулъ съ дороги мальчишку изъ мясной лавки, къ счастію, не обернувшагося и не видавшаго пустоты, которая почти сшибла его съ ногъ, и юркнулъ за извозчичью пролетку. Не знаю, чѣмъ окончилась эта исторія. Я перебѣжалъ улицу, къ моему благополучію, довольно пустынную, и, почти не замѣчая дороги въ охватившемъ меня теперь страхѣ, пустился прямо въ запруженный въ этотъ часъ народомъ Оксфордъ-Стритъ. Я попытался попасть въ потокъ народа, но толпа была слишкомъ густа и мнѣ сейчасъ же всѣ стали наступать на ноги. Я пошелъ по мостовой, неровности которой больно рѣзали мнѣ ноги, и дышло тащившагося мимо кабріолета угодило мнѣ прямо въ лопатку, напомнимъ, что я уже и прежде получилъ сальный ушибъ. Я убрался кое-какъ съ дорога кабріолета, конвульсивнымъ движеніемъ увернулся отъ наѣзжавшей на меня ручной телѣжки и очутился позади пролетки. Меня спасла счастливая мысль: я пошелъ слѣдомъ за пролеткой, медленно подвигавшейся по улицѣ, пошелъ и испуганный и удивленный оборотомъ своихъ приключеній, дрожа отъ страха и трясясь отъ холода. Былъ ясный январскій день, на мнѣ не было ни единой нитки, а грязь на мостовой почти замерзла. Какъ это ни кажется мнѣ теперь глупо, но я совсѣмъ упустилъ изъ виду, что, прозрачный или непрозрачный, буду все-таки подверженъ дѣйствію погоды и всѣмъ его послѣдствіямъ. Вдругъ меня озарила блестящая мысль. Я забѣжалъ съ боку и вскочилъ въ кэбъ. Весь дрожащій, испуганный, съ симптомами начинавшагося насморка и все болѣе и болѣе привлекавшими мое вниманіе синяками на спинѣ, я медленно проѣхалъ по Оксфордъ-Стриту и мимо Тотенгэмъ-Кортъ-Рода. Теперешнее мое настроеніе ничуть не походило на то, въ которомъ десять минутъ назадъ я вышелъ изъ дома. Такъ вотъ оно что значитъ, невидимость-то! Единственной моей мыслью теперь было выпутаться изъ бѣды, въ которую я попалъ. Мы проплелись мимо Мьюди, и тамъ какая-то рослая женщина съ пятью или шестью книгами въ желтыхъ обложкахъ позвала моего извозчика, и я выскочилъ какъ разъ во время, чтобы удрать отъ нея, едва не попавъ при этомъ подъ желѣзнодорожный вагонъ. Я побѣжалъ по дорогѣ въ Блумсбэри-Скверъ, намѣреваясь повернуть за музеемъ къ сѣверу, чтобы добраться до менѣе многолюднаго квартала. Мнѣ было теперь страшно холодно, и странность моего положенія такъ дѣйствовала на мои нервы, что на бѣгу я все время всхлипывалъ. На западномъ углу сквэра, изъ конторы Фармацевтическаго общества выбѣжала маленькая бѣленькая собачка и прямо направилась ко мнѣ, уткнувшись носомъ въ землю. Я никогда прежде не представлялъ себѣ ясно, что носъ для собаки — все равно что глазъ для зрячаго человѣка. Запахъ прохожаго воспринимается собаками точно такъ же, какъ его внѣшній видъ людьми. Эта бѣлая собака начала бросаться и лаять, показывая, на мой взглядъ слишкомъ ясно, что она знаетъ о моемъ присутствіи. Я перебѣжалъ на ту сторону Россель-Стрита, все время оглядываясь черезъ плечо, и очутился на Монтесъ-Стритѣ, самъ не понимая хорошенько — куда я бѣгу. Вдругъ загремѣла музыка, и изъ Россель-Сквэра повалила толпа народа, предшествуемая красными куртками и знаменами «Арміи Спасенія». Пробраться черезъ такую толпу, — поющихъ среди улицы и насмѣхающихся надъ ними по тротуарамъ, — я не имѣлъ никакой надежды, а назадъ вернуться боялся. Въ одну минуту рѣшеніе мое было принято: я вбѣжалъ въ бѣлые ступени какого-то зданія, напротивъ рѣшетки музея, чтобы переждать тамъ, пока не отхлынетъ толпа. Къ счастію собака остановилась, заслышавъ музыку, постояла въ нерѣшимости и, поджавъ хвостъ, бросилась назадъ въ Блумсбэри-Сквэръ. Приближаясь, хоръ ревѣлъ съ безсознательной ироніей какой-то гимнъ на слова: «Когда мы ликъ Его узримъ?»; и время, пока не схлынулъ потокъ народа на тротуаръ рядомъ со мной, показалось мнѣ безконечно длиннымъ. «Тумъ, тумъ, тумъ», гремѣлъ барабанъ гулко и отрывисто, и я не тотчасъ замѣтилъ двухъ мальчугановъ, остановившихся рядомъ со мной. «Погляди-ка», говорилъ одинъ изъ нихъ. «Что поглядѣть-то?» спросилъ другой. «Ишь — слѣды. Кто-то босой. Знать, по грязи ходилъ.» Я взглянулъ внизъ: мальчишки остановились и глядѣли, разинувъ ротъ, на грязные слѣды моихъ могъ по только-что выбѣленнымъ ступенямъ. Прохожіе толкали мальчишекъ и оттирали ихъ прочь, но ихъ проклятая смекалка была насторожѣ. «Тумъ, тумъ, тумъ… Когда, тумъ, мы ликъ Его, тумъ, узримъ, тумъ, тумъ.» «Чтобъ мнѣ провалиться», говорилъ одинъ изъ мальчишекъ, «если по этимъ ступенькамъ не взошелъ кто-то босикомъ». «И назадъ не сходилъ; а изъ ноги-то у него кровь текла.» Самая густая толпа между тѣмъ уже миновала. «Гляди, Тэдъ!» воскликнулъ младшій изъ сыщиковъ тономъ самаго глубокаго удивленія и прямо показалъ мнѣ на ноги. Я посмотрѣлъ внизъ и тотчасъ увидѣлъ смутный очеркъ ихъ формы, обрисованный брызгами грязи. На минуту я остолбенѣлъ. «Чудно!» сказалъ старшій. «Право слово, чудно! Будто привидѣніе ноги, ишь ты!» Онъ нерѣшительно подходилъ ко мнѣ, протянувъ руку. Какой-то прохожій остановился посмотреть, что такое онъ ловитъ, потомъ дѣвушка. Еще минута, — и онъ бы тронулъ меня. Тутъ я понялъ, что мнѣ дѣлать. Шагнувъ впередъ, при чемъ мальчикъ съ крикомъ отскочилъ прочь, я быстрымъ движеніемъ перемахнулъ черезъ ограду въ портикъ сосѣдняго дома. Но меньшой мальчикъ зорко уловилъ это движеніе, и не успѣлъ я сойти со ступенекъ на тротуаръ, какъ, оправившись отъ своего минутнаго изумленія, онъ уже кричалъ, что ноги теперь перепрыгнули черезъ стѣну. Всѣ бросились смотрѣть и видѣли, какъ съ быстротою молніи появлялись на свѣтъ Божій мои новые слѣды на нижней ступени и на тротуарѣ. «Что тамъ такое?» спросилъ кто-то. «Ноги! Глядите! Ноги бѣгутъ!» Весь народъ на улицѣ, кромѣ моихъ трехъ преслѣдователей, стремился за «Арміей спасенія», и этотъ потокъ задерживалъ не только меня, но и ихъ. Поднялись восклицанія, удивленіе и разспросы. Кувыркомъ перелетѣвъ черезъ какого-то парня, я все-таки выбрался таки изъ толпы и черезъ минуту бѣжалъ, сломя голову, вокругъ Россель-Сквэра, съ шестью или семью изумленными людьми, гнавшимися за мною по слѣду. Объясняться имъ было некогда, а то вся толпа, навѣрное, бросилась бы за мною. Дважды я огибалъ углы, трижды перебѣгалъ черезъ улицу и возвращался назадъ тою же дорогой, и когда ноги мои стали горѣть и высыхать, мокрые слѣды потускнѣли, наконецъ, я смогъ улучить минуту отдыха, воспользовался ею, чтобы оттереть ноги руками, и, такимъ образомъ, скрылся окончательно. Послѣднее, что я видѣлъ изъ погони, была маленькая кучка человѣкъ въ двѣнадцать, разсматривавшихъ въ безграничномъ недоумѣніи медленно высыхавшій слѣдъ ноги, причиненный лужею въ Тавистокъ-Сквэрѣ,- слѣдъ, столь же одинокій и необъяснимый, какъ единственная находка Робинзона Крузоэ въ его пустынѣ. На бѣгу я согрѣлся до нѣкоторой и бодрѣе продолжалъ свой путь по окружавшей меня теперь сѣти глухихъ переулковъ. Спина у меня болѣла и коченѣла, челюсть ныла отъ пальцевъ извозчика, и кожа на шеѣ была содрана его ногтями, въ ногахъ я чувствовалъ сильную боль и хромалъ немного отъ порѣза одной изъ нихъ. Встрѣтился мнѣ тутъ же какой-то слѣпой, и я, прихрамывая, бросился отъ него бѣжать, боясь чуткости его воспріятій. Раза два наталкивался я на прохожихъ и изумлялъ ихъ неизвѣстно откуда происходившими ругательствами. Потомъ въ лицо мнѣ стало потихоньку спускаться что-то мягкое, и весь сквэръ покрылся тонкимъ слоемъ медленно падавшихъ хлопьевъ снѣга. Я простудился и, несмотря на всѣ старанія, то и дѣло, чихалъ. Всякая собака, попадавшаяся мнѣ по дорогѣ, со своимъ уткнутымъ въ землю носомъ и любопытнымъ пофыркиваньемъ, была для меня источникомъ ужаса. Вскорѣ мнѣ стали попадаться бѣжавшіе и кричавшіе на бѣгу люди, сначала немногіе, потомъ еще и еще. Въ городѣ былъ пожаръ. Они бѣжали по направленію къ моей квартирѣ, и, оглянувшись на одной улицѣ, я увидѣлъ клубы чернаго дыма надъ крышами и телефонными проволоками. Это горѣла, навѣрное, моя квартира; мое платье, аппараты, все мое имущество, кромѣ чековой книжки и трехъ томовъ замѣтокъ, оставленныхъ мною въ Портлэндъ-Стритѣ,- были въ этой квартирѣ. Все это горѣло! Ужъ и правду сказать, я дѣйствительно сжегъ свои корабли. Весь домъ пылалъ.