Герберт Уэллс - Невидимый

— И вы произвели надъ ней свой опытъ?

— Произвелъ. Но заставитъ что-нибудь принимать, Кемпъ, дѣло не шуточное, скажу вамъ! Опытъ не удался.

— Не удался?

— Въ двухъ отношеніяхъ; по отношенію къ когтямъ и этому пигменту, — какъ бишь его! — этой штукѣ позади глаза кошки. Знаете?

— Tapetum.

— Да, tapetum. Онъ не исчезалъ. Когда я уже далъ снадобья для выбѣливанія крови и продѣлалъ надъ ней еще нѣкоторые другія вещи, я далъ ей опіума и положилъ ее, вмѣстѣ съ подушкой, на которой она спала, на аппаратъ. Когда все прочее уже стерлось и исчезло, — все еще оставались два маленькіе призрака ея глазъ.

— Странно.

— Я не могу этого объяснитъ. Конечно, она была забинтована и связана, такъ что не могла уйти, но она проснулась полупьяная и стала жалобно мяукать, а въ дверь между тѣмъ кто-то стучался. Это была старуха снизу, подозрѣвавшая меня въ вивисекціи, — пропитанное водой существо, не имѣвшее въ мірѣ никакихъ привязанностей, кромѣ кошки.

Я выхватилъ хлороформъ, примѣнилъ его и отворилъ дверь. «Что это мнѣ послышалось тутъ, — будто кошка», — сказала старуха. «Ухъ не моя ли?» — «Здѣсь нѣтъ», отвѣчалъ я вѣжливо. Она какъ будто не совсѣмъ мнѣ повѣрила и пыталась заглянуть мнѣ черезъ плечо въ комнату, вѣроятно, показавшуюся ей довольно странной: голыя стѣны, окна безъ занавѣсокъ, походная кровать и вибрирующая газовая машина, двѣ свѣтящіяся точки и легкій, тошный запахъ хлороформа въ воздухѣ. Этимъ ей пришлось удовлетвориться, и она ушла.

— А сколько взяло все это времени?

— Да часа три или четыре, — собственно кошка. Послѣдними исчезли кости, сухожилія и жиръ, да еще кончики окрашенной шерсти. А задняя часть глаза, какъ я уже говорилъ, эта крѣпкая радужная штука, не исчезала вовсе. Задолго до окончанія всей процедуры на дворѣ стемнѣло, и ничего не было видно, кромѣ смутныхъ глазъ да когтей. Я остановилъ газовую машину, нащупалъ и погладилъ кошку, все еще находившуюся въ безсознательномъ состояніи, развязалъ ее и, чувствуя сильную усталость, оставилъ спать на невидимой подушкѣ самъ легъ на постель. Но заснуть мнѣ оказалось трудно. Я лежалъ и не спалъ, думалъ безсвязно и смутно, опять и опять перебиралъ въ головѣ подробности опыта или грезилъ, какъ въ бреду, что все вокругъ меня затуманивалось и исчезало, пока не исчезала, наконецъ, и сама земля изъ-подъ ногъ, и меня охватывало томительное кошмарное чувство паденія. Часа въ два кошка замяукала и стала ходить по комнатѣ. Я пытался успокоить ее и разговаривалъ съ ней, потомъ рѣшилъ ее прогнать. Помню странное впечатлѣніе, когда я зажегъ спичку: передо мной были два круглыхъ, свѣтившихся зеленымъ свѣтомъ глаза и вокругъ нихъ — ничего. Хотѣлъ дать ей молока, но у меня его не было. Она все не унималась, сѣла у двери и продолжала мяукать. Я пробовалъ ее поймать, чтобы выпустить въ окно, но не могъ; она пропала и стала мяукать уже въ разныхъ частяхъ комнаты. Наконецъ, я отворилъ окно и началъ шумѣть. Вѣроятно, она вышла. Я больше никогда не видѣлъ и не слыхалъ ея. Потомъ, — Богъ знаетъ почему, — пришли мнѣ въ голову похороны отца и пригорокъ, гдѣ вылъ вѣтеръ; они мерещились мнѣ до самой зари. Я окончательно убѣдился, что не засну, и, заперевъ за собой дверь, вышелъ на улицу.

— Неужели вы хотите сказать, что и теперь по бѣлу свѣту бродитъ невидимая кошка? — спросилъ Кемпъ.

— Если только ея не убили, — сказалъ Невидимый. Почему жъ бы и нѣтъ?

— Почему жъ и нѣтъ? — повторилъ Кемпъ. Но я не хотѣлъ прерывать васъ.

— Очень вѣроятно, что ее убили, — продолжалъ Невидимый. Черезъ четыре дня послѣ того, я знаю, что она была жива и сидѣла подъ рѣшеткой люка въ Тичфильдъ-Стритѣ, потому что видѣлъ вокругъ толпу, старавшуюся догадаться, откуда происходило мяуканье.

Онъ помолчалъ съ минуту, потомъ вдругъ опять заговорилъ стремительно:

— Утро передъ перемѣной отчетливо засѣло у меня въ памяти. Должно быть, я прошелъ Портландъ-Стритъ, потому что помню казармы Альбани-Стрита съ выѣзжающей оттуда кавалеріей, и очутился затѣмъ на вершинѣ Примрозъ-Гилля. Я сидѣлъ на солнцѣ и чувствовалъ себя какъ-то странно, чувствовалъ себя совсѣмъ больнымъ. Былъ ясный январскій день, одинъ изъ тѣхъ солнечныхъ, морозныхъ дней, которые въ прошломъ году предшествовали снѣгу. Мой усталый мозгъ старался формулировать положеніе, составить планъ будущихъ дѣйствій. Я съ удивленіемъ видѣлъ, что теперь, когда до желанной цѣли было уже такъ близко, достиженіе ея какъ будто теряло смыслъ. Въ сущности, я слишкомъ усталъ; почти четыре года постоянной, страшно напряженной работы отняли у меня всякую силу и чувствительность. На меня нашла апатія, и я напрасно старался вернуться къ восторженному настроенію моихъ первыхъ изслѣдованій, къ страстной жаждѣ открытій, благодаря которой я не пощадилъ даже сѣдой головы отца. Мнѣ было все — все равно. Я понималъ, что это настроеніе преходящее; причиненное чрезмѣрной работой и недостаткомъ сна, и что лѣкарствами ли или отдыхомъ я могъ еще возстановить въ себѣ прежнюю энергію. Ясно я сознавалъ одно: дѣло нужно было довести до конца; мною продолжала управлять та же навязчивая идея. И довести его до конца нужно было скорѣе, потому что деньги, которыя у меня были, уже почти что вышли. Я смотрѣлъ вокругъ на дѣтей, игравшихъ на склонѣ холма, и на присматривавшихъ за ними нянюшекъ и старался думать о фантастическихъ преимуществахъ, которыми можетъ пользоваться на бѣломъ свѣтѣ невидимый человѣкъ. Спустя нѣкоторое время я приплелся домой, поѣлъ немного, принялъ сильную дозу стрихнина и, одѣтый, заснулъ на неприбранной постели. Стрихнинъ — великое средство, Кемпъ, чтобы не дать человѣку раскиснуть.

— Это самъ чортъ, — сказать Кемпъ, — самъ чортъ въ пузырькѣ.

— Проснулся я гораздо бодрѣе и въ нѣсколько раздражительномъ состояніи. Знаете?

— Стрихнинъ-то? Знаю.

— И кто-то стучался въ дверь. Это былъ квартирный хозяинъ съ угрозами и допросами, старый польскій жидъ въ длинномъ сѣромъ камзолѣ и просаленныхъ туфляхъ. Ночью я, навѣрное, мучилъ кошку, — говорилъ онъ (старуха, очевидно, болтала). Онъ требовалъ объясненій. Законы страны, воспрещающіе вивисекцію, очень строги, — его могутъ привлечь къ отвѣтственности. Кошку я отрицалъ. Кромѣ того, по его словамъ, вибрація маленькой газовой машины чувствовалась во всемъ домѣ. Это была, несомнѣнно, правда. Онъ старался пробраться бoчкомъ въ комнату, минуя меня, и зорко поглядывалъ туда сквозь свои нѣмецкія серебряныя очки, такъ что мнѣ вдругъ стало страшно, какъ бы онъ не похитилъ что-нибудь изъ моей тайны. Я старался заслонить отъ него устроенный мною концентрирующій аппаратъ, и это только усилило его любопытство. Что такое я дѣлалъ? Почему всегда былъ одинъ и какъ будто что-то скрывалъ? Было ли это законно? Было ли безопасно? Я не приплачивалъ за наемъ ничего сверхъ установленной суммы. Домъ его былъ всегда самымъ благопристойнымъ домомъ (въ самой неблагопристойной мѣстности). Вдругъ терпѣніе мое лопнуло. Я велѣлъ ему убираться. Онъ началъ протестовать, болтать о своемъ правѣ входа. Еще минута, — и я схватилъ его за шиворотъ, что-то треснуло — и онъ кубаремъ вылетѣлъ въ коридоръ. Я захлопнулъ и заперъ дверь и, дрожа всѣмъ тѣломъ, сѣлъ. Хозяинъ поднялъ за дверью шумъ, на который я не отозвался, и черезъ нѣкоторое время ушелъ. Но это довело дѣло до кризиса. Я не зналъ, что онъ предприметъ, не зналъ даже, что онъ можетъ предпринять. Перемѣна квартиры была бы проволочкой, а у меня оставалось всего на все двадцать фунтовъ въ банкѣ,- и проволочки я не могъ допустить. И_с_ч_е_з_н_у_т_ь! Это было непреодолимо. Но тогда будетъ слѣдствіе, и комнату мою разграбятъ. При мысли о томъ, что работа моя можетъ получить огласку и быть прерванной передъ самымъ своимъ окончаніемъ, я разсердился, и ко мнѣ вернулась энергія. Я вышелъ со своими тремя томами замѣтокъ и чековой книжкой, — всѣ это теперь у босяка, — и отправилъ ихъ изъ ближайшаго почтоваго отдѣленія въ контору для доставки писемъ и посылокъ въ Портландъ-Стритѣ. Я старался выйти какъ можно тише и, вернувшись, я увидѣлъ, что хозяинъ тихонько пробирается наверхъ, вѣроятно, онъ слышалъ, какъ за мной затворилась дверь. Когда я обогналъ его на площадкѣ, онъ поспѣшно отскочилъ въ сторону и метнулъ на меня молніеносный взглядъ. Я такъ хлопнулъ дверью, что затрясся весь домъ, а старикъ прошлепалъ за мною вверху, постоялъ за дверью, какъ будто въ нерѣшимости, и опять сошелъ внизъ. Тутъ я, не теряя времени, принялся за свои приготовленія. Въ тотъ вечеръ и ночь все было кончено. Пока я сидѣлъ, одурманенный и разслабленный обезцвѣчивающими кровь снадобьями, раздался продолжительный стукъ въ дверь. Потомъ онъ превратился, его замѣнили удаляющіеся шаги, вернулась, и стукъ возобновился. Кто-то пытался просунуть что-то подъ дверь, — какую-то синюю бумагу. Въ припадкѣ раздражительности я всталъ, подошелъ къ двери и распахнулъ ее настежь. «Ну?» сказалъ я. Это былъ мой хозяинъ съ приказомъ объ очисткѣ квартиры или чѣмъ-то въ этомъ родѣ. Онъ протянулъ мнѣ бумагу, но, должно быть, руки мои показались ему странными, и онъ поднялъ глаза на мое лицо. Съ минуту стоялъ онъ, разинувъ ротъ, потомъ издалъ безсвязный крикъ, выронилъ и свѣчу и бумагу и бросился бѣжать по темному коридору къ лѣстницъ. Я затворилъ дверь, заперъ, подошелъ къ зеркалу и понялъ его ужасъ: лицо у меня было бѣлое, какъ изъ бѣлаго камня… Все это было ужасно. Я не ожидалъ такихъ страданій. Цѣлая ночь прошла въ невыразимыхъ мукахъ, тошнотѣ и обморокахъ. Я сцѣпилъ зубы, всю кожу на мнѣ палило, какъ огнемъ, палило все тѣло; я лежалъ неподвижно, какъ мертвый. Теперь я понималъ, почему кошка мяукала пока я ее не захлороформировалъ. Счастіе еще, что я жилъ одинъ, безъ прислуги. По временамъ я рыдалъ, стоналъ и говорилъ съ собой, но такъ и не сдался… Я потерялъ, наконецъ, сознаніе и совсѣмъ ослабѣвшій очнулся въ темнотѣ. Ночь прошла. «Я убиваю себя», подумалъ я, но мнѣ было все равно. Никогда не забуду этой зари, страннаго ужаса, охватившаго меня при видѣ моихъ рукъ, какъ будто сдѣланныхъ изъ тусклаго стекла и становившихся все тоньше, все прозрачнѣе по мѣрѣ того, какъ восходило солнце, пока я не сталъ, наконецъ, различать сквозь нихъ болѣзненный безпорядокъ комнаты, хотя и закрывалъ свои прозрачныя вѣки. Члены мои сдѣлались какъ бы стеклянными, кости и жилы стерлись, пропали, маленькіе бѣлые нервы исчезли послѣдними. Я скрежеталъ зубами, но вытерпѣлъ до конца. Наконецъ, остались только мертвые кончики моихъ ногтей, бѣлые и блѣдные, да коричневое пятно какой-то кислоты у меня на пальцахъ. Я сдѣлалъ усиліе и всталъ. Сначала я былъ безпомощенъ какъ запеленатый ребенокъ, двигая членами, которыхъ не могъ видѣть. Я былъ слабъ и очень голоденъ… Я подошелъ къ зеркалу, передъ которымъ обыкновенно брился, и сталъ смотрѣть въ него, сталъ вглядываться въ «ничто» и разсмотрѣлъ въ этомъ ничто дна чуть замѣтныхъ туманныхъ пятна, — слѣды пигмента, еще уцѣлѣвшаго за сѣтчатой оболочкой моихъ глазъ. Мнѣ пришлось при этомъ держаться за столь и опираться лбомъ въ стекло зеркала. Неистовымъ усиліемъ воли я притащился назадъ къ аппарату и докончилъ процессъ. Я проспалъ все утро, закрывъ глаза простыней, чтобы оградить ихъ отъ свѣта, а около полудня меня опять разбудилъ стукъ въ дверь. Силы мои вернулась. Я сѣлъ, сталъ прислушиваться, услышалъ шопотъ и тотчасъ вскочилъ на ноги, началъ беззвучно разбирать по частямъ свой аппаратъ и разбрасывать эти части по комнатѣ, чтобы устройство его не могло подать поводъ ни къ какимъ догадкамъ. Вскорѣ стукъ возобновился и послышались голоса, — сначала голосъ моего хозяина, потомъ два другихъ. Чтобы выиграть время, я отвѣчалъ имъ. Невидимый лоскутъ и подушка попались мнѣ подъ руку, я отворилъ окно и сунулъ ихъ на крышку водоема. Пока и открывалъ окно, за дверью раздался оглушительный трескъ; кто-то ударилъ въ нее, думая сломать замокъ. Но крѣпкіе болты, привинченные мною всего нѣсколько дней назадъ, не поддались. Это испугало и разсердило меня, и я началъ дѣлать все на-спѣхъ. Собравъ въ кучу посреди комнаты какія-то валявшіяся тутъ же бумаги, немного соломы, оберточной бумаги и всякаго хлама, я отвернулъ газовый кранъ. Въ дверь между тѣмъ такъ о сыпались тяжелые удары. Я не могъ найти спичекъ и въ бѣшенствѣ сталъ колотить по стѣнѣ кулаками. Потомъ опять завернулъ газъ, вылѣзъ изъ окна на крышу цистерны, тихонько опустилъ раму и сѣлъ, — безопасно и невидимо, но тѣмъ не менѣе дрожа отъ гнѣва, — наблюдать событія. Я видѣлъ, какъ оторвали отъ двери доску; еще минута, — и отлетѣли скобки болтовъ, и на порогѣ отворенной двери появились мои посѣтители. Это былъ хозяинъ и его два пасынка, дюжіе парни лѣтъ двадцати трехъ, двадцати четырехъ. Позади нихъ мелькала старая вѣдьма снизу. Можете себѣ представить ихъ удивленіе, когда комната оказалась пустою. Одинъ изъ парней бросился къ окну, раскрылъ его и выглянулъ. Его выпученные глаза, губастая, бородатая рожа была на какой-нибудь футъ отъ моего лица. Меня такъ и разбирало хватитъ по ней, но я во время остановилъ свой крѣпко сжатый кулакъ. Онъ смотрѣлъ какъ разъ насквозь меня. То же стали дѣлать, подойдя къ нему, и остальные. Потомъ старикъ подошелъ къ постели, заглянулъ подъ нее, и всѣ они бросились къ шкафу. Тутъ послѣдовали длинные переговоры на самомъ варварскомъ лондонскомъ нарѣчіи, Посѣтители мои пришли къ заключенію, что я совсѣмъ не отвѣчалъ имъ, что это имъ такъ показалось. Уже не гнѣвъ, а чувство торжества охватило меня, пока я сидѣлъ, такимъ образомъ, за окномъ и наблюдалъ этихъ четырехъ людей, — потому что старуха тоже пробралась въ комнату и подозрительно, какъ кошка, поглядывала кругомъ, — этихъ четырехъ людей, старавшихся разрѣшить загадку моего существованія. Старикъ, насколько я понималъ его жаргонъ, соглашался со старухой, что я занимаюсь вивисекціей. Сыновья утверждали на ломаномъ англійскомъ нарѣчіи, что я — электротехникъ, и указывали въ доказательство на динамо-машины и радіаторы. Всѣ они трусили моего возвращенія, хотя, какъ я узналъ впослѣдствіи, наружная дверь была ими заперта. Старуха заглянула въ шкафъ и подъ кровать. Одинъ изъ моихъ сосѣдей по квартирѣ, торговецъ фруктами, дѣлившій съ мясникомъ комнату напротивъ, появился на площадкѣ лѣстницы, былъ позванъ и говорилъ что-то очень безсвязное. Мнѣ пришло въ голову, что мои особаго устройства радіаторы, попадись они въ руки догадливаго и знающаго человѣка, могли слишкомъ выдать меня. Я выбралъ удобную минуту, сошелъ съ подоконника въ комнату, проскочилъ мимо старухи и столкнулъ одну изъ динамо-машинъ съ другой, на которой она стояла, разбивъ оба аппарата. Какъ перетрусили мои гости! Потомъ, пока они старались объяснить себѣ катастрофу, я тихонько выкрался изъ комнаты и сошелъ внизъ. Пойдя въ одну изъ гостиныхъ, я дождался тамъ ихъ возвращенія. Они все еще продолжали обсуждать происшествіе и искать ему объясненій, нѣсколько разочарованные тѣмъ, что не нашли никакихъ «ужасовъ», и нѣсколько недоумѣвающіе, какое положеніе занимали относительно меня по закону. Какъ только они сошли въ подвальный этажъ, я опять прокрался наверхъ съ коробкой спичекъ, поджегъ свою кучу бумагъ и хлама, навалилъ на нее стулья и постель, провелъ ко всему этому газъ посредствомъ гуттаперчевой трубки.