Герберт Уэллс - Невидимый

— Да?

— Вы знаете окрашивающее кровь красное вещество; оно можетъ быть превращено въ бѣлое, безцвѣтное, не теряя ни одного изъ прочихъ своихъ свойствъ.

Кемпъ издалъ восклицаніе недовѣрчиваго изумленія.

Невидимый всталъ и зашагалъ взадъ и впередъ по маленькому кабинету.

— Вы удивляетесь, — и не мудрено. Я помню эту ночь. Было уже очень поздно; днемъ меня осаждали безмозглые, любопытные студенты, и я работалъ иногда до зари. Помню мысль эта поразила меня внезапно, явилась мнѣ вдругъ во всемъ блескѣ и всей полнотѣ. „Можно сдѣлать животное, — ткань, — прозрачной! Можно сдѣлать его невидимымъ! Все, кромѣ пигментовъ. Я могу быть не видимъ!“ сказалъ я себѣ, внезапно сообразивъ, что значило, при такомъ познаніи, быть альбиносомъ. Тутъ было что-то ошеломляющее. Я бросилъ фильтръ, надъ которымъ возился, отошелъ и сталъ смотрѣть въ огромное окно на звѣзды. „Я могу быть невидимъ“, повторилъ я. Сдѣлать такую вещь значило бы заткнуть за поясъ самоё магію. Передо мной предстало, не омраченное никакими сомнѣніями, великолѣпное видѣніе того, что могла значить для человѣка невидимость, таинственность, власть, свобода. Никакихъ отрицательныхъ сторонъ я не видѣлъ. Подумайте только! Я, убогій, бѣдствующій, загнанный профессоръ-демонстраторъ, учившій дураковъ въ провинціальномъ коллэджѣ, могъ вдругъ стать — вотъ этимъ. Я спрашиваю тебя, Кемпъ, если бы ты… Всякія, повѣрь, кинулся бы на такое открытіе. Я проработалъ еще три года, и съ вершины каждой горы затрудненій, которыя превозмогалъ, открывалась еще такая же гора. Какое неисчислимое количество подробностей! Какое постоянное раздраженіе! И постоянное шпіонство профессора, провинціальнаго профессора. „Когда же вы издадите, наконецъ, свою работу?“ спрашивалъ онъ меня безпрерывно. И эти студенты и эта нужда! Три года прожилъ я такимъ образомъ. И черезъ три года мукъ и скрытничанья убѣдился, что докончить работу мнѣ невозможно… Невозможно!..

— Какъ это? — спросилъ Кемпъ.

— Деньги!.. — сказалъ Невидимый, отошелъ къ окну и сталъ смотрѣть и него.

Вдругъ онъ обернулся.

— Я обокралъ старика: обокралъ отца… Деньги были чужія, и онъ застрѣлился.

XX

Въ домѣ на Портландъ-Стритѣ

Съ минуту Кемпъ просидѣлъ молча, глядя въ спину безголовой фигуры у окна. Потомъ онъ вздрогнулъ, пораженный какой-то мыслью, всталъ, взялъ Невидимаго за руку и отвелъ его отъ окна.

— Вы устали, — сказалъ онъ, — и все ходите, а я сижу. Возьмите мое кресло.

Онъ помѣстился между Гриффиномъ и ближайшимъ окномъ.

Гриффинъ помолчалъ немного, потомъ вдругъ заговорилъ опять.

— Когда это случилось, — сказалъ онъ, — я уже бросилъ Чизельстоускій коллэджъ. Это было въ декабрѣ прошлаго года. Я нанялъ въ Лондонѣ большую комнату безъ мебели въ огромномъ, весьма неблагоустроенномъ домѣ, въ глухомъ переулкѣ, около Портландъ-Стрита. Комната моя была загромождена разными приспособленіями, которыя я купилъ за его деньги, и работа подвигалась, — медленно и успѣшно, — подвигалась и концу. Я былъ похожъ на человѣка, вышедшаго изъ густого лѣса и вдругъ наткнувшагося на какую-то безсмысленную трагедію. Я поѣхалъ хоронить отца. Голова моя была всецѣло занята моими изслѣдованіями, и я пальцемъ не шевельнулъ, чтобы спасти его репутацію. Помню я похороны: дешевенькій гробъ, убогую церемонію, открытый всѣмъ вѣтрамъ, промерзшій косогоръ и стараго товарища отца по университету, совершавшаго надъ нимъ погребальный обрядъ, — бѣднаго, чернаго, скрюченнаго старичка, страдавшаго сильнымъ насморкомъ. Помню, какъ я шелъ назадъ въ опустѣвшій домъ, по бывшей прежде деревнѣ, обращенной теперь въ уродливое подобіе города, заваленной мусоромъ и заросшей по окраинамъ, на мѣстѣ прежнихъ, заброшенныхъ теперь полей, мокрымъ непролазнымъ бурьяномъ. Помню себя къ видѣ тощей черной фигуры, бредущей по скользкому, блестящему тротуару, помню свое странное чувство отчужденности отъ убогой добродѣтели и мелкаго торгашества окружающаго міра… Отца я не жалѣлъ вовсе, Онъ казался мнѣ жертвой собственной глупой сантиментальностью. Общепринятое ханжество требовало моего присутствія на похоронахъ, но лично мнѣ не было до нихъ никакого дѣла. Однако, когда я возвращался по Гай-Стриту, мнѣ вдругъ припомнилось на мгновеніе прошлое.

Я встрѣтилъ дѣвушку, которую знавалъ десять лѣтъ назадъ. Глаза наши встрѣчалась… Что-то толкнуло меня повернуть назадъ и заговоритъ съ ней. Она оказалась существомъ самымъ зауряднымъ. Все это было похоже на сонъ, весь мой пріѣздъ въ старое гнѣздо. Я не чувствовалъ себя одинокимъ, не сознавалъ, что пришелъ изъ міра къ пустыню, сознавалъ въ себѣ потерю симпатіи къ окружающему, по приписывалъ ее общей пустотѣ жизни. Возвращеніе въ мой кабинетъ показалось мнѣ возвращеніемъ къ дѣйствительности; тамъ были предметы знакомые мнѣ и любимые, стоялъ аппаратъ, ожидали подготовленные опыты. Теперь не предвидѣлось уже никакихъ затрудненій; оставалось только обдумать подробности. Когда-нибудь я разскажу вамъ, Кемпъ, всѣ эти сложные процессы; теперь намъ не зачѣмъ ихъ касаться. По большей части, за пропусками нѣкоторыхъ вещей, которыя я предпочиталъ хранить въ памяти, они записаны шифрованной азбукой въ книгахъ, украденныхъ этимъ бродягою. Намъ нужно изловить его: нужно добыть книги обратно. Но главнымъ фазисомъ всей процедуры было помѣщеніе прозрачнаго предмета, коэффиціентъ преломленія котораго надлежало понизить, между двумя свѣтящимися центрами нѣкотораго рода эфирной вибраціи, потомъ я поговорю съ вами о ней подробнѣе. Нѣтъ, нѣтъ, это не Рентгеновскіе лучи! О моихъ, кажется, никто еще не писалъ, хотя очевидность ихъ несомнѣнна. Мнѣ понадобились главнымъ образомъ двѣ маленькіе динамо-машины, которыми я работалъ посредствомъ дешевенькаго газоваго аппарата. Первый свой опятъ я провелъ надъ лоскуткомъ бѣлой шерстяной матеріи. Удивительно странно было видѣть, какъ эта матерія бѣлая и мягкая, въ прерывистомъ мерцаніи лучей постепенно начала таять, какъ струя дыма и исчезла. Я просто не вѣрилъ своимъ глазамъ; сунулъ руку въ пустоту, — матерія была тутъ, такая же плотная, какъ и прежде. Я ощупалъ ее съ нѣкоторымъ волненіемъ и сбросилъ на полъ. Найти ее потомъ было довольно трудно. Затѣмъ послѣдовалъ очень любопытный опытъ. Позади меня раздалось мяуканье, и, обернувшись, я увидѣлъ на водосточной трубѣ за окномъ очень грязную и худую бѣлую кошку. Въ голову мнѣ вдругъ пришла мысль. «Все готово для тебя, голубушка», сказалъ я, подошелъ къ окну, отворилъ его и тихонько позвалъ кошку. Она вошла съ мурлыканьемъ, и я далъ ей молока. Вся моя пища хранилась въ шкафу въ углу комнаты. Послѣ молока кошка пошла все обнюхивать, очевидно, собираясь устроиться какъ дома. Невидимая тряпка немного встревожила ее: кабы вы только видѣли, какъ она на нее зафыркала! Но я устроилъ ей очень удобное помѣщеніе на подушкѣ своей выдвижной кровати и далъ ей масла, чтобы заставить ее умываться.