Владимир Щербаков - Фантастика 1977

В мелкой заводи галька была истерта в крупный песок, прибой колебал кромку планктона. Сытый, отлежавшийся на волнах, Стван к вечеру опять взобрался наверх. Радостно было чувствовать, сколь вольным сделала его способность лазить.

Ветер с моря нес прохладу, близилось время заката. Перешеек вблизи лежал мостом к новому, более обширному плато.

И там у самого горизонта высились четыре одинаковых прямоугольных горы — будто вагоны огромного поезда.

Удастся ли туда дойти? Пылающий материк не место для долгих путешествий. Туда не углубишься в жесткую пустыню, не доберешься, оторвавшись от моря, до тех мест, где в будущем станут Париж или Заир.

Белый холм и отсюда напоминал по форме яйцо. Чаша была, пожалуй, жерлом потухшего вулкана — наверное, дополнительным кратером того, что вознесся за облака. Какой рев катился над водами, когда все создавалось тут! Какой огонь дохнул в небо, как страшно, гибельно растекался в светлой высоте кромешный дым!

Пройдут эпохи, если этим скалам не погрузиться в океан, они разрушатся в песок. Жизнь покроет дюны травой, будут вырастать и падать деревья, потом придут люди, испещрят местность своими сооружениями, станет дробным, мелким, запутанным.

Стван лег на теплую скалу у самого обрыва.

Опускался к волнам шар солнца. Вот он, первобытный мир.

Безмерность неба, земли. Немой голос гранитной тверди, тишина, которая будто что-то говорит. Торжественное величие самого обнаженного существования. Кажется, еще миг, и поймешь, зачем материя, время, вселенная, познаешь истины, не выражаемые словами, доступные, быть может, безъязыкой мудрости инстинкта.

Стван прижался грудью к шершавому камню, обнял его.

— Я вник. Принадлежу и слился. И если крикну от боли, мой вопль расколет плато пополам.

Но почему «от боли»?

Удивленный, встревоженный, он сел. Какая боль, откуда она взялась?… Что-то происходило в его внутреннем мире. Пришел к какому-то концу… или к началу.

Поднявшись на ноги, в волнении заходил взад-вперед.

— Ерунда! Отлично выдержу здесь… Хотя при чем тут «выдержать», когда я наслаждаюсь? Что может быть лучше одиночества под голубыми небесами?… Есть чем заняться. Удивителен мир поды, великолепна твердь. Завтра двину в глубь материка.

Едва слышным голосом внизу соглашались волны.

Но Стван пошел только на третий день. Готовился. Высушенными водорослями оплел пустую раковину-рог, наполнил водой, сверху замазал подсыхающим планктоном, сделал лямки. Решил еще до жары осмотреть ближний кратер, подойти к четырем горам — может быть, там река. Если так, тогда можно далеко забраться внутрь континента.

Ночью он влез на плато и с первым лучом восхода подошел к кратеру.

Гигантская лавовая чаша еще тонула в тени. Стены полого сходились книзу, и там в центре зияло черное пятно колодца.

— Может быть, подземные залы, лабиринт? Вход в тайное тайных, самое чрево планеты.

Стван перепрыгнул через невысокий вал, сел на склон и вдруг немножко съехал вниз.

Черт возьми! Камень здесь был как бы отшлифован, полит лаком. Темно-коричневая, слегка взрябленная поверхность, которую именно рябь делала неудержимо скользкой.

Всего лишь сантиметров на тридцать его утянуло; еще не понимая, что происходит, повернулся, чтобы схватиться рукой за вал. Но это движение еще увело его вниз. Плавно, как по воздуху.

Теперь несчастных нескольких сантиметров не хватало, чтобы вытянутой рукой достать край склона. Стван лежал на боку в беспомощной позе. Раковина с водой мешала. Он осмотрелся, выискивая поблизости шершавое место. Но не было. Укрытый от ветра и воды склон застыл, как стекло.

Стван стал осторожно освобождаться от лямок своей фляги, снял ее и, будучи совершенно не в силах помешать этому, скатился еще на метр. Затаил дыхание, простертый на спине. Быстро-быстро становилось жарко. Он почувствовал, что потеет спина, и, как только подумал об этом, ощутил, что едет. Спустился еще на какое-то расстояние, пока не вытерся пот. Попробовал сесть, упираясь ладонями. Они тоже были мокрыми, и новое движение спустило его дальше вниз.

Вот и все. Так просто и без трагедий. А казалось, будущее сулит ему долгую жизнь.

Внизу ждала черная яма колодца. Какова его глубина?

Метр, пять метров, пятьдесят — на мгновенную смерть или на муки?

Он подумал, что теперь нужно быстро обозлиться на что-нибудь. Вытеснить ужас злобой.

— Ловко вы меня прикончили, — сказал он, глядя в небо. — Никакое это не правосудие, взяли да убили по-бандитски. Ну пусть, я не жалею. Тут я хоть сильным стал, смелым.

Стван снова вспотел, поехал и остановился. Туманом заволокло глаза, в ушах накатывал и наступал колокольный звон.

— Цивилизация дала людям достаток и безопасность. Но почему же они завидуют отчаянию Ван Гога, нищете Бальзака, зачем им снятся трудности и лишения?

Рот пересох. Колокол в мозгу как вколачивал что-то.

Стван заторопился.

— Эй вы, судьи, слушайте! И я тоже мечтал о борьбе. Причем лично — я да враг, и кто кого. Слышите, вы меня обманули. Не было никакого «отвечая желанию». Мне противника недоставало, здесь, в кембрии, как и в том торгашеском обществе, откуда меня выкинули.

Близился провал колодца. Белое утреннее небо над головой резко контрастировало с темной стеной чаши. Жутко неправдоподобным показалось Ствану, что вот он, совсем одинокий, завис на пустой планете на таком склоне, откуда не выберешься.

Закрыл глаза и пролежал на спине не зная сколько. Потом лоб и щеки охватило жаром, веки сделались ярко-красными.

Он открыл глаза и увидел ставшее над самым обрезом кратера слепящее око солнца. Пристально, строго смотрело оно.

— Скажи, для чего живут люди? О го-гo! Вот это да!

Чудище высунуло морду над поверхностью, с шумом выдохнуло — недолгий овал серебряной пыли около пасти. Зверь вставал, и было похоже, что вспучивается само дно. Вода скатывалась с плеч водопадами, обнажая коричнево-зеленоватое тело.

На высоту пяти-шести этажей вознеслась голова, и тогда только над скатертью реки показался нижний край брюха. Рождая водовороты, переступила одна ножища, другая… Зверь жрал. Хватал траву целыми снопами, выдергивал. Морда напоминала лошадиную, но с невыразительным маленьким глазом.

Приближалась гроза. Шквал пробежал, пригибая кустарник. Что-то лопнуло в небе, мощно раскатился гром. Один просверк, еще один… Ослепительные зигзаги торчком вонзались в землю.

Ударило так близко, что Стван, отшатнувшись, упал.

А животное продолжало жевать. Словно вылет подъемного крана, поднималась и клонилась шея, вытягивались черные резинчатые губы.