Владимир Щербаков - Фантастика 1977

Раз невозможно дальше, надо бы назад. Но как согнуться, присесть, если нет пространства, если на уступе не полностью помещаются ступни? Необходимо отклониться от скалы, а ему, балансирующему на самой грани, и голову страшно откинуть.

Он устает все больше, Отдохнуть?… Но с каждой секундой потому что стоит на носочках.

А тридцатиметровая пропасть манила, сосала!

Автоматически Стван слегка пригнул колонн, прыгнул. Правая рука скользнула по ровному, левой он попал наверху в ямочку с закраиной. Чудо, случай!.. Подтянулся на левой, отчаянно шаря правой, зацепился ногтями за трещинку. Еще несколько конвульсивных движений, он чуть не сорвался, почти сорвался. Серия дерганий, рывков, и Стван оказался на узком косом выступе. Все тело дрожало — все-таки нет ничего более бездушно-жестокого, чем высота.

Облизал губы.

— Тише! Не надо ничего говорить.

Полдень застал его в сорока метрах над морем, прицепившегося, как насекомое, к обрыву. Цель исчезла — только беспощадная стена, и он сам, висящий на ней. Был убежден, что погиб, подготовился в надсадный вопль вогнать свой ужас, когда будет падать, задевая беззащитной плотью глухие выступы.

Одно утешало — что кратко.

Еще несколько усилий — не потому, что хотел лезть выше, а оттого, что не мог стоять. Вдруг стало светлее, открылся смутно колеблющийся горизонт.

Он лежал грудью на самом плато. Тихо. Шум прибоя не в силах был сюда подняться.

Добрался. Влез!

Не поднимая головы, ни одного взгляда вдаль себе не позволив, пролежал ничком с полчаса, дыша в горячий камень. И начал спускаться.

Опять была бесконечность пути, непредсказуемые рывки.

Но удалось как бы отъединиться от самого себя. Это не он как личность на стене, просто тело мучается, готовое упасть, а сознание-то свободно витает рядом. И если тело рухнет, сознание спокойно проводит его до самого конца, до груды окровавленного мяса на гальке.

— Поднимался на отчаянии, слезу на безразличии.

А тело кое-как спускалось. Опять попало на площадочку, где не согнешься. Одна нога сделала пируэт, другая сломилась в колене, корпус ринулся вниз.

— Э-э-х!

И пальцы зацепились за камень.

Солнце упало за горизонт, когда Стван почувствовал под ступней обкатанные кругляши пляжа. Без мыслей прибрел к прибою, долго пил прямо ртом, слыша, как глотки толчками поднимаются вдоль горла. Начал засыпать и застонал вдруг, подумав, какой страшный вызов предъявил ему этот берег.

Но отказываться не приходилось. Утром он опять был на стене, равнодушный, отключившийся. Добрался до верха и, не подняв головы, спустился. Так продолжалось неделю, и, посмотрев однажды на свое отражение в воде, он увидел, что иссох наполовину. На лице резко проступили кости черепа, только глаза смотрели фанатично.

Но дальше пошло обратным ходом. Перестали кровить пальцы, взялась наращиваться тугая округлость щек. Ствап начал находить удовольствие в лазании, превращался на стене во что-то вроде хамелеона, способного зацепиться за любую мельчайшую неровность.

И наконец настал такой день, когда, нырнув глубоко, Стван достал со дна последнюю раковину. Поел, прошелся неторопливо узким пляжем. Ловушка перестала быть ловушкой, приветливым и ласковым все было здесь. Шагнул к стене и, не заметив даже как, очутился над бездной, куда не доходил грохот волн.

Стван преодолел его, встал, осмотрелся. Он был очень рад, что не соблазнился окинуть взглядом этот мир еще раньше, когда впечатление испортил бы страх перед скалами.

Гранитное плато лежало перед ним, полого снижаясь. Вдали слева возвышалось образование вроде половинки яйца, поставленного торчком, светлое, почти белое. Справа камень продавился гигантской чашей. Затем полоска голубого моря, через нее перешеек, ведущий на другую равнину, а над той — снеговое облако-вершина в чистой небесной синеве.

И все. Яйцо, чаша, перешеек. В одном куске, монолите, неразломанное. Из-за этой цельности ансамбль можно было бы считать и маленьким, не теряйся безжизненная пустыня далеко в мареве эфира.

Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые…

Стван постоял некоторое время — музыка звучала в ушах.

— Пойду, не боящийся скал, в глубь кембрийского материка!

Камень, черный под ногой, впереди неуловимыми переходами менял оттенки, краснел, растекался розовыми озерами, разливался коричневыми лугами. Здесь и там на темном возвышались белые округлые глыбы.

Ни песчинки, ни отломанного кусочка. Хочешь что-нибудь поднять — бери все плато разом.

Чем дальше Стван уходил от моря, тем жарче делалось. Пустыня постепенно превращалась в печь, лишь отросшая на ступнях толстенная кожа-подошва спасала Ствана от ожога.

Сильно хотелось пить. Горячий воздух охватывал волнами. Подумалось, что, если упадешь, вскочишь сразу с волдырями.

Он остановился, и тотчас все вокруг заволокло туманом, контуры местности потерялись. Дернул головой, пелена рассеялась и сразу сошлась снова. Пошагал дальше. Туман разошелся, однако тотчас надвинулся на глаза, когда Стван стал.

Сам он создает туман, что ли?

Прыгнул в сторону, оглянулся и на том месте, где только что был, успел увидеть собственный зыбкий, с одного бока разорванный контур, который миг просуществовал и растаял.

Сделал несколько прыжков, на полсекунды всякий раз останавливаясь, и сумел наставить целых три себя. Три призрачные фигуры, одна за другой растворившиеся.

— Значит, истаиваю я.

А жара обжигала снизу пальцы ног, икры, даже колени.

Стван попытался плюнуть — зашипит ли слюна. Но рот пересох.

Сдавливало виски, в ушах начинался колокольный звон.

— Бежать? Но куда?… Лучше вперед, к другому краю пустыни.

Пустился бегом, однако воздух яростно ударил в грудь тысячью раскаленных игл… Ладно, пойдем шагом.

Приближался наплывной вал, окаймляющий чашу-стадион.

Но Стван не решился свернуть со своего пути. Местность то закрывалась туманом, то возникала.

Впереди была белая глыба. Стван поднялся на нее и почувствовал, что сразу расслабились сложившиеся в страдальческую гримасу мышцы лица. Здесь, в метре над горячей плитой, господствовал другой климат.

Когда Стван, спустившись к морю, прыгнул в волны, он подумал, что вода вокруг закипит. Однако целебный первобытный океан знал свое дело — через час про ожоги забылось.

В мелкой заводи галька была истерта в крупный песок, прибой колебал кромку планктона. Сытый, отлежавшийся на волнах, Стван к вечеру опять взобрался наверх. Радостно было чувствовать, сколь вольным сделала его способность лазить.