Четыре единицы - Елизавета Гребешкова

– Неужели мы ничего не можем сделать?

– Что Джун говорит? – Анна подала голос.

– Сам не знает, что делать. Все время перебирает варианты, которых нет: саботаж, игнорирование, подкуп. Смирение только надо добавить в этот ряд. Смирение – хотя бы виднеющаяся перспектива. Он же собирался к тебе после заседания. Вы разве не говорили?

– Мы говорили о Сеуле.

Кэн с Хуаном резко вскинули головы в ее сторону. Анна медленно отпила из стакана и поставила на стойку, не почувствовав ни вкуса, ни тепла внутри.

– О каком Сеуле?

– Он спрашивал, почему я ушла от него. Вернее, не так, его не интересовало, почему я ушла от него, его интересовало, почему я от него сбежала.

– Нет, он, конечно, непроходимый идиот, – Мэривезер был удивлен и просто констатировал факт.

– Я бы использовал слова покрепче. Но, думаю, он правда не понимает.

Кэн был прав, Анна тоже так считала.

– Ладно, друзья, надираться сегодня нет никакого желания и настроение не то совершенно. Пойду спать. Чего и вам желаю, – Хуан допил содержимое стакана и медленно удалился. Анна с Кэном встревоженно посмотрели ему вслед.

– Он сильно переживает.

– Думаю, Эни, он переживает больше за нас троих, но не за себя – это точно. А следовало бы.

– Как на счет человечества?

Кэн махнул рукой:

– Забудь! Эта битва проиграна.

– Мне пока в это сложно поверить, правда. Что вот так своими же руками мы разносим наше будущее к чертям.

– Я бы сказал – разносим наше будущее для чертей.

– Поэтично.

Кэн наигранно фыркнул:

– Займусь поэзией, как все закончится. Поеду в тот дом на Хоккайдо, буду писать печальные стихи, прогуливаясь по берегу бушующего моря. Тем более, – он перешел на заговорщицкий тон, – там, говорят, вся земля окроплена слезами.

– Я там ни разу не плакала.

– Правда? Ну ты кремень!

– Не в этом дело, – она покачала головой. – Я бы и хотела, но не могла. Словно больше не осталось во мне ни слезинки для этого мужчины. Словно вся моя слабость вышла с кровью в тот день, осталась одна твердыня: ни воды, ни слез, ни жизни. Так и живу.

– Думаю, Джун получил от тебя куда больше, чем заслуживал.

– Нет, неправда. Получил ровно столько, сколько было нужно ему и столько, сколько я могла дать. В тот день, когда он захотел сверх меры, все и закончилось.

– Он рассчитывал, что ты вернешься. Ему казалось, это из-за ребенка.

– Почему?

– Он приходил ко мне в камеру, регулярно причем.

– Ты не говорил, – Анна развернулась к нему лицом.

Кэн утвердительно кивнул.

– Приносил горячий обед, книги и журналы, добыл мои рабочие записи и ноут для работы, правда без интернета, конечно. Приходил, мы садились обедать, потом разговаривали.

– Бред какой-то!

– Ну это для вас, девушка с русской кровью в жилах, бред, а для японца и корейца – вполне логичная ситуация. Сидим в камере, беседуем, едим блюда от лучших поваров Сеула. Мне кажется, он в этой камере так и остался. Я вышел, а он все еще там, – Кэн с грустью отпил еще немного. – Джуни и правда не понимал, почему все так вышло. Думал, это из-за… ну ты поняла. Надеялся, что ты перебесишься и вернешься. Мы ведь далеко не сразу узнали, что ты сделала. Ему Мэривезер сказал во время очередных «посиделок» с адвокатами: предоставил документы, что твое здоровье подорвано. Там было все, Эни, – и томографии, и осмотры неврологов, и…

– Мой ультразвук.

– Да, ультразвук. А на нем ничего, кроме первой фазы менструального цикла. Его армия юристов требовала повторить все обследования снова и снова только ради этой бумажки.

– Я помню, что все записывали даже на видео, мол, чтобы было видно, что это мои исследования. Хуан сказал, они пытались доказать, что я в Лондоне нахожусь, чтобы с тебя все обвинения снять.

– Он следил за ультразвуком. Когда увидел, что его делают именно тебе, а на экране нет беременности, его как сорвало, – он покачал головой. – Два дня меня спрашивали лишь об одном: количестве таблеток для абортов, что были в том сейфе. Успокоился он после того, как судмедэксперты залили какой-то жижей твой кабинет и нашли кровь везде – на диване, на полу, в уборной. Он делал даже тест ДНК этих остатков крови.

– Сумасшествие, – Анна закрыла лицо руками. – За столько лет ты мне ничего не рассказал?

– К чему это? Ты счастлива, я же знаю. У тебя девочки просто замечательные. Паша.

– К ним это не имеет отношения, ты прав, но ко мне имеет.

– Он отпустил меня, только когда понял, что ты не вернешься по своей воле. После твоего залитого кровью кабинета.

Они немного помолчали.

– Я не жалею, если хочешь знать.

– Правда?

– Да, я спасала себя в тот момент. Оставь я ребенка, он бы не выпустил меня никогда из своих рук.

– Ну да, а сейчас ты свободна, – Кэн насмехался, это явно.

– Насколько это возможно.

– М-да, грустные у нас сегодня посиделки получились. Ладно, и я пойду.

– Давай, я пройдусь вдоль канала.

Кэн приобнял ее за плечи:

– Не сильно думай там о будущем человечества, оставь это человечеству.

Она улыбнулась. Кэн всегда ее чувствовал, все, что происходило у нее внутри и снаружи, словно флюгер, угадывал малейшие колебания ее судьбы. Видимо, так и определяется духовная связь между чужими людьми. Кэн за эти годы успел добавить еще плюс две бывшие жены к уже имевшейся одной, несколько научных званий и достижений на поприще медицины. Сам же остался совершенно прежним, знакомым, добрым и сердечным Кэном. Поэтому столько лет и столько событий не разлучило их, а только еще больше сплотило. Маленький мир разбросанных по всей планете людей снова сузился до пары улиц: на одной жили они с Мэривезером, в паре кварталов – Джун. Анна подумала, что именно это сближение и вызвало такую бурю эмоций в ее жизни, словно магниты пытались соединиться одинаковыми полюсами.

Расположившись на скамейке, она набрала Машу. После долгого рассказа о дополнительных вводных тех давних событий, что она узнала сегодня, Мария так же долго молчала:

– «Молчание ягнят» смотрела? Вот у меня подобные ощущения.

– Да, понимаю.

– Делал тест ДНК крови с пола? Он совсем шибанутый на голову?

– Очевидно, что так.

– Господи, как ты сумела выбрать в любовь всей своей жизни такой экземпляр?

– Он не любовь всей моей жизни.

– Ну да, – Маша протянула это скорее печально, чем осуждающе.

– Что там с клиникой?

– Стоит, что ей будет. Ты лучше скажи, что будет теперь с нами. Как-то