Дальней дороги - Владимир Дмитриевич Михайлов
— В Дальней? Был.
— Так что вы знаете, для чего работаете. А я?
— А что ты?
— Я там не был и не знаю.
— Ну если тебе так нужно, я могу рассказать…
— Нет, я сам хочу видеть.
— Ну… ладно, дам тебе время — слетай на Луну, поживи, там у меня знакомые есть; там все увидишь: что Луна, что любая планета за тридевять систем — все равно.
— Наверное, не все равно, — рассудительно сказал Витька, — раз с Луны никто не уезжает, а с дальних станций…
Волгин вздохнул и пожал плечами.
— Ладно, может быть, в чем-то ты и прав, подумаем на досуге. Но сейчас в Дальнюю тебя не возьмут. Может, хочешь зайцем улететь? И не пытайся: нынче такие номера не проходят. Хотели бы тебя взять, у меня спросили бы: для них я не чужой человек. Просто тебе кто-то задурил голову, а ты…
— Меня взяли, — сказал Витька. — Самый главный их взял: представитель Звездного флота. Он еще сегодня утром к нам приходил, хотел вас увидеть…
— Что же, он насчет тебя, что ли, хотел говорить? Что ты за персона, что даже в Дальней разведке известен?
— Нет, я сам его попросил.
— Ага, — сказал Волгин. — Ты попросил, он согласился… все понятно, все очень просто. Как в сказке.
Он умолк и зашагал по кабинету из угла в угол, заложив руки за спину. Витька сидел, глядя вдаль и, наверное, уже представлял себе, что оказался в Дальней разведке.
Рано размечтался, милый. Рано. Да. Но кто бы мог подумать…
И вдруг странная мысль пришла Волгину в голову, так что он даже остановился с ходу, словно налетев на стол. Всего несколько часов прошло с тех пор, как он, Волгин, сказал Елене: если бы потребовалось, отпустил бы Витьку, как бы это тяжело ни было. Но не получилось ли так, что Витька после этого увиделся с Еленой, и она, желая проверить, испытать искренность Волгина, уговорила мальчишку, и он в самом деле воспылал желанием? Конечно, можно сказать ему категорически: никуда не поедешь, я буду протестовать, я сделаю так, что Дальняя откажется… Можно. И можно в самом деле добиться того, что никто его не возьмет: доказать хотя бы, что Витькино участие в важнейших экспериментах просто-таки необходимо. Все это возможно; но если завтра Елена небрежно осведомится о том, к какому же решению пришел Волгин по этому поводу, и если она узнает или поймет (а она и узнает, и поймет), что Волгин не только не согласился, но всячески противодействовал этому, то ее участие в эксперименте будет наверняка исключено. Да, именно так: не зря же она сказала, что будет думать до завтрашнего утра…
Нет, ломиться напрямик нельзя.
Но и оставить так нельзя: трудно себе представить, как он будет обходиться без Витьки. Конечно, он говорил Лене; но это была, так сказать, риторическая фигура, этого не следовало понимать буквально…
Волгин почувствовал, что от презрения к самому себе на душе становится мутно. Однако презирай, не презирай себя, это ничего не меняло, и просто так, сразу, отказаться от Витьки он не мог. Столько труда вложил Волгин в этого парня, столько идей высказал ему — в первую очередь ему! — столько надежд связывал с ним — видел его наследником научного, интеллектуального имущества (Волгин хотел было добавить «и морального», но отчего-то запнулся даже в мыслях), — и вдруг ни с того ни с сего послать этого мальчишку в Дальнюю, а что такое Дальняя, Волгин знал, и не ведать, дождешься ли его оттуда: Дальняя — не на месяц и не на год, а на годы, а то и навсегда. Как у Маркуса, у Бухори…
Нет, Витька не уйдет. И не уйдет — по своему желанию. Сам не захочет. Или… или заболеет. Тяжело. Надолго? Нет: «Вега», по его словам, стартует завтра, а уж когда она отчалит, ее не догонишь. То, что корабли Дальней приходят на Землю нечасто, имеет, оказывается, и свои хорошие стороны… Все очень просто: для начала…
Для начала он подошел к интеркому.
— Как там наш Василий?
— Спит, — ответили ему. — Просыпаться не собирается.
— Ясно. А состояние?
— Показатели в норме.
— Ну, замечательно, — сказал он, кончая разговор.
Значит, как пока можно судить, вмешательство никакого вреда коту не причинило. Конечно, это еще не значит, что не причинит и человеку. Но ведь здесь речь идет не о столь грубом вмешательстве, а лишь… Лишь о чем? Нет, на болезнь решиться трудно. Не надо: она и сама по себе опасна, даже без вмешательства. А вот чуть-чуть пройтись резиночкой по памяти, не по врожденной, а по благоприобретенной, по самым верхам, чтобы только память сегодняшнюю стереть — и все в порядке. Парень проснется, не помня о Дальней ничего. А уж Волгин позаботится, чтобы никто не смог напомнить ему… Работа предстоит не то что ювелирная — ювелир тут покажется каменотесом, — но не работы же бояться Волгину!
— Ну ладно, — сказал он мирно. — Поспорили, и хватит. Хочешь в космос — мотай. Дуй, дуй, возражать не стану. Но сегодня-то еще поработаем?
— Ну конечно, — радостно сказал Витька.
— Испытаем стол, погоняем аппаратуру…
Витька кивнул. Они вышли в лабораторию. Стол стоял на своем месте, неуклюжий конус нависал над ним, толстые кабели тянулись от него к решающим устройствам, скрытым за облицовкой стен. Витька ждал распоряжений, в его глазах была готовность сделать все — и в благодарность за волгинское решение, и потому, что в последний раз… Волгин не стал смотреть Витьке в глаза. Он деловито заложил в приемник Витькины карты, захлопнул крышку и сказал:
— Сначала проверим точность углубления, остроту, фокусировку…
Это и в самом деле надо было проверить: собачий стол давно отрегулирован, а этот — новый.
— Я лягу, — сказал Витька.
— Ложись.
Захваты туго, как полагается, обхватили Витьку, зафиксировали его положение так, что он при всем желании не смог бы пошевелиться. Так и полагалось. Волгин отошел к пульту.
— Не бойся: я вхолостую.
— А чего мне бояться, — сказал Витька. — Я же не женщина, у меня все равно никто не родится.
Он засмеялся, и Волгин заставил себя улыбнуться. Затем накатил экран и включил. Мозг. Глубже. Левее, левее… сейчас совпадет с картой этого уровня, с ответной… стоп!
Но конус и сам остановился, как только отметка совпала.
Волгин взглянул на Витьку. Парень смотрел наискось — в потолок, моргал и улыбался. Думал он явно не об эксперименте, и это придало Волгину решимости, которую он уже начал было терять.
