Эрнст Бутин - Лицом к лицу

– Вы надолго к нам? – отрывисто спросил Юра. Он смотрел вдаль ненавидящими глазами.

– Не знаю, – Юрий Иванович равнодушно пожал плечами. – Сколько Владька сочтет нужным, если, конечно, это его работа.

– А если там, в будущем, что-нибудь разладится и вы застрянете здесь, что тогда?

Юрий Иванович споткнулся, уставился на носки башмаков.

– Не думаю, чтобы Владька допустил такой просчет. Но если это случится, тогда… – Осмотрелся, прищурясь. Они стояли почти в центре площади на утоптанном, с выбитой травой, пятачке, к которому стягивались пыльные тропки. – Тогда я устроюсь кем-то вроде оракула, провидца. Стану футурологом. Начну рассказывать о будущем. Вот здесь, к примеру, – указал на синюю пивнушку, из распахнутой двери которой выкачнулись два обнявшихся мужика, – встанет модерный кинотеатр «Космос»: алюминий, стекло, свет, изящные линии. Здесь, – показал под ноги, – воздвигнут замечательный монумент павшим воинам. Там, – повел рукой в сторону приземистого кирпичного лабаза дореволюционной кладки, – построят красивую автостанцию. И вся эта деревенская, унылая площадь похорошеет, покроется асфальтом.

Юра крутил головой, следил за рукой, но по лицу видно было – не может он представить, что вместо этих привычных лопухов, бурьяна будет асфальт, бетон, воздушные конструкции зданий будущего.

– Я поеду в Академию наук, расскажу, когда полетит первый спутник, как будут развиваться космические исследования, расскажу, что знаю, про лазер и голографию, про тюменскую нефть и нефть арабов, про Китай и Кубу, про Африку и Ближний Восток, про пересадку сердца и иммунологию, про микрохирургию и микроэлектронику, про БАМ и атомные ледоколы, про… да черт-те что помню еще я из будущего. Разве это не поможет людям, разве не ускорит прогресс? – он, сам поразившись открывшимся возможностям, радостно повернулся к Юре.

Тот, не моргая, ошалело смотрел на него.

– Спутник, космос… – повторил шепотом. И спросил: – А кто такой Лазарь? Бам? И эта, как ее, голо-графия? «Графия» – значит «писать»? Новое направление в искусстве, да?

Юрий Иванович поморгал, соображая, и вдруг захохотал, с силой хлопнув Юру по спине.

– Чего вы? – обиделся тот. Почесал макушку, тряхнул чубом. – Это ведь действительно такое дело… такое… – и насторожился, словно прислушиваясь. – А вы знаете, что мне пришло в голову? – Глаза его расширились, рот растянулся в счастливой улыбке. – Помогите мне, то есть себе, а? Расскажите все, что знаете. А? Представляете, как это мне поможет! Никто не знает чего-то, а я знаю: этим стоит заниматься, а это – ерунда. Выберу факультет в институте и с первого курса займусь проблемой, которую вы мне посоветуете. Ух ты… – он даже зажмурился, представив такую беспроигрышную перспективу.

Юрий Иванович понял сразу и тоже чуть не задохнулся от радости: ведь в самом деле сможет подсказать Юре что-то путное, не в науке, нет, о ней он знает только понаслышке, да и тяги к этим нудным, кропотливым исследованиям нет, а вот в литературе! Стоит подробно пересказать несколько известных книг или сценариев… И вдруг Юрий Иванович ужаснулся: «Что я? О чем я? Рехнулся?! Хочу погубить мальчишку, погубить себя?!»

Но не мысль о творческой нечистоплотности напугала его; он представил, что Юра, поверив ему, наклепает, например, десяток сценариев, которые окажутся откровенной халтурой, и будет пробивать их, твердо зная, что такие фильмы непременно со временем поставят. Ему будут объяснять, что замыслы интересные, но воплощены неумело, непрофессионально, он обозлится, испоганится, станет воинствующим графоманом, грозой редакций: подлым, завистливым, озлобленным, самовлюбленным и беспринципным. Если, конечно, доживет до такого окончательного падения, а не умрет раньше, отравленный собственной желчью.

– На чужом горбу в рай хочешь въехать? – с издевкой полюбопытствовал Юрий Иванович. – Займись, в таком случае, генетикой: хромосомы, дэ-эн-ка, код наследственности. Хоть немного реабилитируешься перед собой и Владькой за то дурацкое собрание.

– Да ну вас, – обиделся Юра, – я серьезно!

– Серьезно думал, что я помогу тебе стать липовым гением? – Юрий Иванович презрительно засмеялся. – Ну уж, дудки! Выбирай дорогу сам, потому что на любом пути, поверь мне, звездные часы ох как редки. Вся жизнь – сплошные будни. Вот если их ты сумеешь сделать праздником, тогда… – облапил Юру за плечи, прижал к себе. – Без труда, как говорится, не вынешь рыбку… Впрочем, это уж пошлости.

Юра заизвивался, освобождаясь из его рук. Выскользнул, поглядел исподлобья.

– Что уж, и подсказать ничего не можете? – Голос дрожал от обиды. – Ничему вас, что ли, жизнь не научила?

– Бабочка Бредбери… бабочка Бредбери, – пропел, посмеиваясь, Юрий Иванович. – Неизвестно, куда тебя мои советы заведут и что из этого получится.

Он не спеша пошел по тропке к пыльно-зеленой стене акации, за которой – стоит перебраться через дорогу и еще один ряд кустов, – речка.

– Ну а космос? – почти без надежды буркнул за спиной Юра. – Вы же знаете, что я пишу научно-фантастическую повесть.

Юрий Иванович вспомнил эту повесть, в которой замаскированно не очень умело была скомпилирована «Аэлита» Толстого. Беспомощная повесть.

– Можешь выкинуть ее на помойку, – деловито посоветовал Юрий Иванович. – Спутник запустят уже в этом году, а у тебя…

– В этом? – ахнул Юра, обежал Юрия Ивановича, заглянул ему в лицо. – А дальше?

– Мы первыми полетим в космос, первыми выйдем в него, – важно перечислял Юрий Иванович, но опять вспомнил о непредсказуемости того, чем обернется это знание для Юры, и прикрикнул: – Никаких вопросов! Все! Замолкни!

Он, пыхтя, пролез сквозь брешь в зарослях акации и, полуспустив от жары пиджак с плеч, перешел ухабистую, с окаменевшей грязью, дорогу.

– Одно могу сказать, – добавил брюзгливо, не поворачивая головы. – Первыми на Луну высадятся американцы.

– Американцы?! – Юра чуть не задохнулся от возмущения и неверия. – Это еще почему? Врете!

– У нас другой подход. Мы будем изучать ее автоматами. И ракету туда первыми запустим. Так что приоритет наш.

Юрий Иванович уже обогнул густой кустарник на берегу, вошел на стертые доски щелястого моста и, старательно наступая на отполированные ногами скобы, побрел по нему. На середине остановился, навалился грудью на потрескавшийся, серый и теплый брус перил, уставился задумчиво в реку. Мерно и лениво шевелилась черная над глубокими местами вода, изредка открывая изумрудно-зеленые лохмотья водорослей, облепивших сваи; визжали, мельтешили, играя в «догонялки», мальчишки, и сверху хорошо было видно их ушедшие ко дну, расплывчатые и колеблющиеся бледно-желтые тела. Все пацаны казались худыми и нескладными: то ли оттого, что, ошалело выскочив на берег, они сжимались, ежились, пританцовывая, то ли действительно были заморышами по сравнению с долговязыми, мускулистыми акселератами будущего.