Тесс Герритсен - Химера

– Кеничи! – позвала она. – Сейчас я введу трубку вам в желудок. Это облегчит боль и, возможно, остановит рвоту.

– Какую… какую трубку?

– Назогастральную.

Она открыла стойку с комплектом неотложного жизнеобеспечения. Там находился большой набор оборудования и лекарств, почти такой же, как в современной машине «скорой помощи». В ящике с надписью «Дыхание» находились различные трубки, отсасыватели, мешки для сбора отходов и ларингоскоп. Эмма разорвала упаковку, в которой лежала назогастральная трубка – длинная, тонкая, скрученная кольцами, из гибкого пластика с перфорированным наконечником.

Кеничи открыл кроваво-красные глаза.

– Я буду очень осторожна, – пообещала она. – Вы поможете мне сделать все это быстрее, если выпьете немного воды, когда я скажу. Этот конец я вставлю вам в ноздрю. Трубка пройдет по задней стенке глотки, потом вы глотнете воды, и трубка проскользнет в желудок. Неприятные ощущения будут только сначала, во время введения трубки. А потом вы не будете чувствовать ее.

– Это надолго?

– По крайней мере на сутки. Пока ваш кишечник не начнет работать. Кеничи, это на самом деле необходимо, – тихо добавила Эмма.

Он вздохнул и кивнул.

Эмма посмотрела на испуганного Лютера:

– Ему понадобится вода. Не мог бы ты принести немного?

Затем взглянула на Диану, которая плавала рядом. Как обычно, англичанка выглядела невозмутимо, сложность ситуации как будто не трогала ее.

– Мне нужно подготовить назогастральный отсос.

Диана автоматически потянулась за медицинским набором экстренной помощи, чтобы достать приспособление для отсоса и дренажный мешок.

Эмма размотала назогастральную трубку. Сначала она опустила кончик в гель-смазку, чтобы тот легче прошел через носоглотку. Затем дала Кеничи мешочек с водой, который принес Лютер.

Она ободряюще сжала Кеничи руку. Хотя страх отчетливо читался в его взгляде, он кивнул в знак согласия.

Перфорированный кончик трубки блестел от смазки. Эмма вставила его в правую ноздрю Кеничи и осторожно продвинула вглубь носоглотки. Когда трубка скользнула по задней стенке глотки, Кеничи начал давиться и кашлять, на его глазах выступили слезы. Она продвинула трубку еще глубже. Теперь Кеничи задергался, борясь с непреодолимым желанием освободиться от трубки, выдернуть ее из носа.

– Выпейте немного воды, – велела Эмма.

Тяжело дыша, японец дрожащими руками поднес к губам соломинку.

– Пейте, Кеничи, – подбодрила она.

Когда небольшое количество воды прошло через горло в пищевод, надгортанник рефлекторно закрыл проход в трахею, предохраняя легкие от попадания жидкости. Это и направило назогастральную трубку туда, куда было нужно. Как только Эмма увидела, что Кеничи глотает воду, она быстро продвинула трубку через глотку и вниз по пищеводу, до самого желудка.

– Вот и все, – сказала она, закрепляя трубку на носу Кеничи. – Вы молодец.

– Отсос готов, – отрапортовала Диана.

Эмма присоединила назогастральную трубку к отсосу. Сначала что-то забулькало, затем в трубке неожиданно появилась жидкость, которая потекла из желудка Кеничи в дренажный мешок. Она была желчно-зеленого цвета. «Крови нет», – с облегчением заметила Эмма. Возможно, другого лечения и не понадобится, только покой для кишечника, назогастральный отсос и внутривенные вливания. Если у него и в самом деле панкреатит, это поможет ему продержаться несколько дней до прибытия шаттла.

– Голова, болит голова, – пожаловался Кеничи, закрывая глаза.

– Я дам обезболивающее, – пообещала Эмма.

– Ну, что ты думаешь? Самое страшное позади? – спросил ее Григгс.

Командир наблюдал за процедурой возле люка, и, даже когда трубка была вставлена, Григгс продолжал держаться в стороне, словно вид больного вызывал у него отвращение. Он ни разу не взглянул на пациента, однако не сводил взгляда с Эммы.

– Время покажет, – сказала она.

– Что мне сказать Хьюстону?

– Я только что вставила трубку. Еще рано.

– Им нужно знать как можно скорее.

– Я не знаю! – резко ответила она. Затем, совладав с эмоциями, продолжила уже более спокойно: – Нельзя ли обсудить это в жилом модуле?

Она оставила Лютера с пациентом и направилась к люку.

В жилом модуле, кроме Григгса, был еще и Николай. Они расположились вокруг стола, словно собирались вместе поесть. Но вместо этого им предстоял неприятный разговор – обсуждение неопределенной ситуации.

– Ты врач, – начал Григгс. – Разве ты не можешь принять решение?

– Я стараюсь стабилизировать его состояние, – ответила Эмма. – И пока не знаю, с чем имею дело. Через день-два может наступить улучшение, а может – и резкое ухудшение.

– И ты не можешь предсказать, что произойдет?

– Без рентгена и операционной я не могу посмотреть, что происходит у него внутри. И не могу предсказать, каким его состояние станет завтра.

– Замечательно!

– Я считаю, его нужно отправить на Землю. Я бы хотела, чтобы это произошло как можно скорее.

– Как насчет КАСа? – спросил Николай.

– Управляемый полет на шаттле в любом случае лучше для перевозки больного, – возразила Эмма.

Возвращение на корабле аварийного спасения – тяжелый полет, а из-за погодных условий можно приземлиться там, куда медицинскому транспорту путь будет заказан.

– Забудь о КАСе, – решительно заявил Григгс. – Мы не покинем станцию.

– Если его состояние станет критическим… – начал было Николай.

– Эмма поможет ему продержаться до прибытия «Дискавери». Черт, эта станция – настоящий орбитальный госпиталь! Эмма должна удержать его в стабильном состоянии.

– А если не получится? – возразил Николай. – Человеческая жизнь дороже экспериментов.

– Это крайний случай, – возразил Григгс. – Если мы все улетим на КАСе, месяцы проделанной работы пропадут даром.

– Послушай, Григгс, – сказала Эмма. – Я, как и ты, не хочу оставлять станцию. Я изо всех сил старалась попасть сюда и не намерена сокращать время своей работы здесь. Но если моему пациенту понадобится немедленная эвакуация, значит я буду этого требовать.

– Извините, Эмма, – проговорила Диана, вплывая в люк. – Я только что получила результаты последнего анализа крови Кеничи. Думаю, вам следует взглянуть.

Она передала Эмме распечатку с компьютера. Эмма уставилась на результаты: «Креатинкиназа: 20.6 (норма 0–3.08)».

Это не просто панкреатит, не просто желудочно-кишечное расстройство. Высокий уровень креатинкиназы означает, что поражены либо мышцы, либо сердце.

«Рвота иногда бывает симптомом сердечного приступа».

Эмма посмотрела на Григгса.

– Я приняла решение, – сказала она. – Передайте Хьюстону, чтобы присылали шаттл. Кеничи нужно отправить домой.

Джек выбирал шкот кливера. Он с силой крутил рукоятку лебедки, его загорелые руки блестели от пота. Наконец раздалось долгожданное «хлоп!», парус расправился, «Саннеке» накренилась, поворачивая под ветер, и ее нос начал быстро резать мутные воды Галвестонской бухты. Мексиканский залив остался позади. Еще днем Джек обогнул мыс Боливар, удачно разминувшись с паромом, шедшим из Галвестона, и теперь яхта шла мимо нефтеочистительных заводов, длинной вереницей выстроившихся вдоль берега Тексас-Сити. Джек держал курс на север – к Чистому Озеру. К дому.

За четыре дня, проведенные на просторах залива, Джек загорел и оброс щетиной. Покидая дом, он никому не рассказал о своих планах – просто запасся едой и направил яхту в открытое море, туда, где не видно суши, а ночи такие темные, что даже свет звезд слепит глаза. Волны залива мягко покачивали яхту, а Джек часами лежал на палубе и глядел в ночное небо. Над ним во все стороны, насколько хватало глаз, расстилалась звездная россыпь, и ему порой начинало казаться, что он уже там, в космосе, что он несется в пустоте и каждый всплеск волны забрасывает его все дальше и дальше, в спирали иной галактики. Он отбросил все прочие мысли – его сознание полнилось только звездами и морем. Вдруг по небу яркой искрой полоснул метеор, и Джек неожиданно подумал об Эмме. Какие бы высокие баррикады он ни выстраивал, он все равно не мог от нее отгородиться. Эмма всегда была рядом, она маячила на периферии сознания Джека, выжидая момент, чтобы проскользнуть в его мысли, когда он меньше всего этого ожидал. И меньше всего этого хотел. Джек замер, не сводя глаз с тающей полоски метеорного следа, и, хотя ничего не изменилось – ни направление ветра, ни характер волн, он вдруг остро ощутил свое одиночество.

Было еще темно, когда Джек поднял паруса и повернул домой.

Теперь, идя по каналу, ведущему в Чистое Озеро, идя уже не под парусами, а моторным ходом, мимо домов, крыши которых четкими силуэтами рисовались на рассветном небе, Джек жалел о том, что возвращается так быстро. По заливу всегда гулял легкий бриз, здесь же в воздухе висела недвижная жара и влажность мешала дышать.