Егор Фомин - Лестинца

И вновь начал восхождение.

Уже пройденный до того участок он прошел довольно быстро, но после начался сущий ад. Руки больного еще тела скоро налились тяжестью. Пальцы покрылись пылью и каменной крошкой. Несколько раз чуть не срывался, ругаясь так, что едва не краснел камень, вновь приклеивался к скале. Он сорвал в кровь ногти, и шел вверх окрашивая красным гранит утеса.

Все труднее было оторвать руку от опоры, чтобы искать вверху новую. Мысль, что это может стоить жизни, сковывала его члены. От однообразности серой стены перед глазами уже мутило, а конца пути все не было видно, и скала казалась бесконечной.

— Сюда, вот так… и еще немного… эт-то здесь стоять… та-ак, — бормотал он себе под нос.

В конце концов, все силы остались внизу. И второе, и третье, и еще много дыханий минули в бездну по пути равнодушного утеса.

Не было сил.

Не было сил даже чтобы держаться на одном месте. Но путь был лишь вверх. И он поднимался.

— О боги, — начал он молитву от полной безысходности, — я грешен… да, я грешен… но, если я доберусь наверх… я стану образцом добродетели… я брошу пить… портить девок… плевать с моста… красть… оскорблять и порочить имя ваше… рассказывать пошлые анекдоты… я даже… я даже… я… я брошу ругаться… а вам сверху видно… что это непросто…

И тут он перевалился через край утеса. Он достиг вершины. Некоторое время ошалело мотал головой, отгоняя траву, цветы, рощу невдалеке, словно наваждение, а после, пробормотал:

— Надо же — всего-то через плетень прыгал, а сколько глупостей наговорил!

И уснул.

Когда проснулся, уже вовсю вечерело. Все мышцы пронзительно болели, отыгрывая хозяину всю тяжкую работу недавнего времени.

Кряхтя и жалея себя, спустил вниз веревку. Когда из бездны появился принц, Итернир победно заявил:

— Ну, вот, а ты боялась, даже юбка не помялась! — после чего захихикал.

Принц отвязался и лег на траву, отдыхая. Итернир лег животом на самый край, свесил вниз голову и проговорил:

— Ну, вот, сейчас отдохнем маленько, потом поднимем остальных и заночуем. Э-эх, как же я посплю! Всем «посплю» «посплю» будет. А то тут что ни ночь, то неприятности, порядочному человеку отдохнуть некогда…

— Никого ты сейчас не поднимешь, — оборвал его речь кинжалом у горла Кан-Тун, прижимая его к земле всем телом.

— Эй! Ты это чего? По-моему, ты это все неудачно придумал.

— Ничего. Ничего больше не будет. Дойдет лишь один! — голос принца был торжествующим.

— Так-то велят поступать законы благородных семейств — обманом и ложью? — не терял надежды спастись Итернир.

— Правды нет, есть то, что мы сделаем правдой, — начал было принц, но не договорил, чуть-чуть он ослабил хватку, чуть-чуть повернул клинок кинжала, и Итерниру удалось вывернуться.

Оба, сжигаемые желанием убить, чтобы спасти жизнь, покатились по траве.

— Эгей! Хорош! А то вы так и шкуры друг другу попортить можете! — раздался вдруг насмешливый голос.

8,5

Огромный пустой зал. Высокие стрельчатые окна. В торцевой части зала невысокий помост. Играет прямо на досках помоста маленький мальчик. Играет без игрушек. Ползает по полу, тихо что-то себе бормочет под нос. Маленький плащик до пояса, густо-зеленого цвета спутывает движения.

— Здравствуй, братик, — звонко говорит возникшему подле него человеку.

Человек этот закутан до пят в плотный плащ, цвета ночи, густые волосы, спускающиеся до плеч, схвачены серебряным обручем. Такой же обруч, но гораздо тоньше красуется среди выбившихся прядей мальчика.

— Здравствуй, брат, — спокойно и нежно говорит человек.

— А я знаю, зачем ты тихо приходишь! — уверенно заявляет мальчик, усаживаясь на колени присевшему на край помоста человеку.

— Зачем? — задает ожидаемый вопрос человек.

— А чтобы папка не услышал! А скажи, как ты так тихо приходишь? Я всегда слушаю, караулю, и сейчас глядеть буду, когда уходить пойдешь, а ничего не замечу, — вертится мальчик на коленях.

— Я хочу тихо прийти, и я просто никого не тревожу.

— Ты всегда так непонятно говоришь! А вот Герка, он понятно говорит.

— Кто такой Герка?

— А это привратников сын. Мы с ним играем. Вчера в луже купались, на полигоны же нас не пускают, а няньки и дядьки папке все сказали, и меня пороли, — излил обиду мальчик, — ни за что ни про что! Подумаешь, камзол испачкал!

— Да ты и этот уже порвать успел, — все также нежно говорит человек.

— Где? — ужом изворачивается мальчик, — а вон, правда. Ну и подумаешь! Очень я их всех боюсь! А еще они ругали, что с Геркой вожусь. Остальные, говорят, братья хорошо себя ведут, один я со смертными якшаюсь. А скажи, а почему тебя папка не любит?

— Он меня не понимает. Потому боится.

— А надо все объяснить, — уверенно советует мальчик.

— Ты же про лужу пытался объяснить, но это мало помогло.

— Да-а. Я говорил им! А почему они не слушают?

— Чтобы понять, надо слушать. Слушать другого, не себя, наставительно объясняет человек, — тогда сможешь услышать. А услышишь — поймешь. Надо глядеть, чтобы видеть.

— Опять ты непонятно говоришь! — обвиняет мальчик.

— Надо глядеть, чтобы видеть, — повторяет человек и в зале снова становится пусто и одиноко.

Мальчик немного сидит, думает, наморщив лоб, вслушивается в пыльную тишину, потом взмахивает рукой и снова начинает играть. Один.

9

— Слушай, парень, — обратился Итернир к человеку в легком доспехе, стоящему над ними, направив копье к горлу, — ты того… железяку-то убери, а то и порезаться недолго.

— Ты у меня еще поговори, — радостно скалясь, проговорил человек, — лучше берите-ка оба эту вот самую веревку, да вяжите друг дружку. И чтобы без лишних шуток, а то знаем мы вашего брата…

И принц и Итернир были слишком уставшие, чтобы спорить, да и хищно блестящее жало копья не давало особенных поводов для лишней прыти.

— Эгей! — вдруг не то вздохнул, не то воскликнул человек, извините, светлый принц, не признал я вас сразу, очень уж ваше платье пострадало.

Принц, оставив вязать Итернира, недоуменно поглядел на свое платье и впрямь был удручен его состоянием. Кое-где порванное лесными кустами, все в засохшей грязи и болотной тине, оно не сохранило былого великолепия золотого шитья и роскоши ослепительно белой ткани.

— Вы, светлый принц, подержите копьецо, будьте любезны, чтобы этот недостойный не дергался, а я уж его свяжу покрепче, — голосом, с каким-то даже заискиванием, проговорил человек, бросившись вязать Итернира.

Кан-Тун поначалу опешил от такого обхождения, а после, приняв все как должно, хотя и по-прежнему ничего не понимая, приосанился и мстительно направил копье на Итернира.