Эрнст Бутин - Лицом к лицу

Юра заерзал, вытянул из карманов руки, отвел глаза; из-под воротника, по шее, заливая лицо, расползалась густая вишневая волна.

– Хорошо, пощажу. Но вот одну пакость я себе, а значит, и тебе, простить не могу. Помнишь, Цыпа со своими шакалами поймал тебя в кинотеатре и приказал не ходить за Лариской? Ты не отворачивайся, не отворачивайся! – Юрий Иванович схватил его за подбородок, развернул к себе. – А ты, здоровый, сильный, заюлил, задрожал, наврал зачем-то, что с Лариской дружит Владька, и еще гадостей каких-то насочинял. Помнишь? – стиснул подбородок Юры, тряхнул слегка. – А помнишь, как в душе подленько радовался, когда Цыпа Владьку избил? Ты, народный трибун, обличитель трусости, безнравственности… Мразь! – и, неожиданно для себя, ударил Юрку по щеке.

– Э! Э! Не сметь! – гневно и гортанно раздалось за спиной.

Юрий Иванович оглянулся. Юра вскочил, жалобно улыбнулся.

– Ничего, Саид Хасанович, не беспокойтесь.

– За что вы его ударили? – физрук коршуном налетел на выпрямляющегося Юрия Ивановича, вцепился в руку, заломил ее.

– Не надо, Саид Хасанович, я сам виноват, – Юра втиснулся между ними, попытался плечом оттолкнуть учителя. – Познакомьтесь, Саид Хасанович, это… мой дядя.

– Дядя, не дядя – на имеет значения, – Саид, остывая, разжал пальцы. – Бить – не метод.

– Иногда метод. Особенно пощечина мужчине, – деловито возразил Юрий Иванович. – Пусть требует сатисфакции, если я не прав, – потер предплечье. – Ну и хватка у вас. Железная, – покачал восхищенно головой. – Не ожидал… Не ожидал, что вы вступитесь за Юрку, – положил руку на спину вздрогнувшему, съежившемуся Юре, подтолкнул его. – До свидания. Я вас очень уважаю, Саид Хасанович. – Отойдя, оглянулся, сказал весело: – Сбудется ваша мечта: вон там, – показал на торец школы, – построят спортзал. Верьте мне!

Юра, вывернувшись из-под его ладони, прошептал с желчным удовольствием:

– Саид подумает, что вы чокнутый.

Юрий Иванович помолчал, глядя в землю.

– Не исключено. Действительно, нехорошо получилось, – согласился без раскаяния в голосе и переменил тему: – Сейчас заскочишь домой, возьмешь деньги. Они у тебя в «Капитале» Маркса хранятся…

– Откуда вы знаете про «Капитал»? – перебил Юра.

– Ты купил его, когда увидел в магазине Синуса, – начал было спокойно Юрий Иванович и возмутился. – Все время забываешь, что ты – это я! Начинай привыкать… Возьмешь деньги и пойдем в чайную, потому что я зверски хочу есть.

– В чайную не пойду! – решительно заявил Юра. – Там пьют.

– И-э-эх, – протяжно вздохнул Юрий Иванович, – если бы это пугало тебя и в дальнейшем.

4

В почти пустой, с дешевой старомодной роскошью, чайной – плюшевые шторы, копии голландских натюрмортов в бронзированных под золото рамах (тусклое серебро, лимоны, бокалы, дичь) – Юрий Иванович облюбовал дальний столик у окна. Усадил Юру под разлапистую пальму с острыми, жесткими, точно пластмассовыми, листьями.

– На, читай пока. Это все, что осталось от твоего творчества, – вынул из заднего кармана листок сочинения, положил на скатерть. Припечатал ладонью. – Когда дойдешь до строчек, что у нас нет «лишних людей», посмотри внимательно на меня. Но думай о себе.

И отошел к буфету, чтобы Юра мог побыть один. Пока стоял в очереди за двумя мужиками, разглядывал в витрине горки зачерствевших шоколадных конфет, бутерброды с покоробившимся сыром, скользкой на вид красной рыбой, удивлялся богатому набору давно забытых бутылок – «Нежинская рябина», «Спотыкач», «Ерофеич», – нет-нет да и посматривал на Юру. Тот дочитал и глядел в стол, безвольно опустив плечи. Головы не поднимал, и вид у парня был убитый.

Еще бы! Он только что услышал о бывшей – а для себя будущей – жизни Юрия Ивановича: о том, что в этом году не поступит на факультет журналистики и в институт вообще – тут Юра испытал первое потрясение, – так как требования о двухгодичном производственном стаже будут соблюдаться строго, поэтому пойдет на стройку разнорабочим… Но с работы его выгонят за прогулы, и он поступит на завод учеником слесаря. «Не может быть!..» – выкрикнул Юра. Оттуда его тоже чуть не попросят, несмотря на то, что он будет активистом, стен-газетчиком, штатным выступальщиком на собраниях. В институт опять не поступит, так как за весь год ни разу не откроет учебников, ведь заниматься-то не привык, в школе все давалось само собой, а в большом городе тем более не до самообучения: девочки, танцы, треп в кафе, узкие брюки – «за которые, кстати, ты в школе чуть ли не из комсомола исключал», – бесцельное шастанье по центральной улице. «Если бы у вас были хоть какие-нибудь газетные публикации, пусть даже в многотиражке», – посочувствуют в приемной комиссии, и Юра учтет это в армии: завалит окружную газету заметками, станет чуть ли не собкором по части. «Я и в армию пойду?» – почти взвыл Юра. «Да, и на первом году едва не загремишь в дисбат: дисциплина и труд тебе окажутся не по вкусу и не по силам». Домой он вернется старшим сержантом, поступит, наконец, на журфак, «…где станешь самым ярым демагогом», но чуть не расстанется с университетом, вынужден будет жениться на девушке, которую обманул, а к четвертому курсу с ней разведется. «Девочка она была славная, красивая, – Юрий Иванович вздохнул, – но для тебя – простушка, из деревни. Сейчас редактор районки…»

Бросив ее, Юра расчетливо обольстит дочь главного редактора областной газеты. К тому времени студент Бодров нахватает выговоров, академических задолженностей, тучи над головой сгустятся, и он уйдет на заочный. Тесть устроит зятя к себе, в отдел культуры, но Юра долго не продержится, потому что писать ленился, редактировать – тем более. В итоге вскоре совсем перестанет работать и даже ходить на службу. Тесть рассвирепеет, теща перестанет разговаривать, жена примется плакать. Юра уйдет из газеты на радио, потом на телевидение, потом в киностудию – «Ты, бездарь, надеялся, что сумеешь протолкнуть свои халтурные сценарии», – потом в отдел информации НИИ, потом в другой НИИ, потом – от жены. Познакомится с перезрелой женщиной, которая будет заглядывать ему в рот, станет жить у нее, женится на ней, несмотря на всю мелочность и вздорность новой супруги, что-то напечатает, что-то издаст, постепенно его начнут считать литератором, станут приглашать на какие-то совещания, собрания, заседания. «И ты, дурак, будешь твердо уверен, что стал значительной фигурой в российской изящной словесности. Почувствуешь себя этаким авторитетом, вещать начнешь, поганец, поучать, пальчиком грозить, брови хмурить». Год назад Юрий Иванович оставит и третью жену – «которую, как ни странно, ты любил», – оставит, чтобы «целиком посвятить себя литературе» и написать роман, достойный таланта автора…