Исай Давыдов - Девушка из Пантикапея

И мы ждали — молча и терпеливо.

Наконец, она подошла — стройная, тоненькая, обтянутая поблёскивающим в свете костра спортивным костюмом. Она была молода — совсем девчонка. Она была черноброва и черноволоса. Но главное, — она, была красива. Чёрт возьми, я никогда в жизни ещё не видел такой красивой девушки! Было в её лице что-то величаво-спокойное, античное.

Но, в общем, это была обыкновенная земная девчонка. Вряд ли она могла прилететь на этой бесшумной чёрной тарелке.

— Ave, amici...[1] — негромко, робко сказала она.

Я усмехнулся и подумал: «Какая-нибудь заблудшая медичка. Щеголяет латынью... Ну, что ж, как вам угодно, синьорита...»

Я поднял руку так, как поднимали её для приветствия древние римляне, и вполне серьёзно произнёс:

— Ave, Caesar, morituri te salutent![2]

Я, конечно, хотел бы заменить «Цезаря» «девушкой». Но я забыл, как по-латински «девушка». Намертво забыл.

Она улыбнулась, облегчённо вздохнула и сказала ещё какую-то длинную латинскую фразу, из которой я понял лишь слово-то же самое слово «amici» — друзья.

«Здорово шпарит!» — подумал я и ответил ещё одним латинским изречением, которое услужливо вынырнуло из глубин моей памяти;

— Amicus Plato, sed magis amico veritas.[3]

Витька удивлённо посмотрел на меня. Он ведь не изучал латынь и, видимо, даже не понимал, на каком языке мы говорим. Девушка перестала улыбаться и произнесла:

— Narro, narro...[4]

Я ничего не понял, и мне, в общем, надоела эта комедия. Я показал ей на место возле костра и «выдал» на чистейшем русском:

— Садитесь, синьорита. Грейтесь. Вы из какого института? Медичка?

Девушка удивлённо поглядела на меня, Опустилась на траву и негромко сказала:

— Non intellego.[5]

Эти слова я ещё помнил. Потому что сам часто говорил их на семинарах и нагло усмехался при этом, глядя в слегка выпученные серые глаза латиниста. Поэтому я сейчас улыбнулся девушке и покачал головой.

— Хватит ломать комедию, синьорита. Мы ведь не знаем латыни.

Она смотрела на меня по-прежнему удивлённо и уже немного испуганно и снова тихо сказала:

— Non intellego.

— Наверно, туристка, — сказал я Витьке и сыпанул всеми известными мне вопросами: — Парле ву Франсе? Шпрехен зи дойч? Ду ю спик инглиш?

Сам-то я не знал ни одного языка. В школе я учил немецкий, в институте — английский и помнил сейчас лишь какие-то отдельные фразы и слова из того и другого.. Наверно, я знал их не намного больше, чем латынь. Витька, кажется, знал английский обстоятельно. На него-то я и рассчитывал.

— Non intellego, — снова сказала девушка и добавила несколько других слов, из которых я уловил лишь «lingua latina» — «латинский язык».

«Да что она, сумасшедшая? — подумал я. — Разговаривать сейчас на латинском языке... Да кто это может?»

Я был уверен, что даже наш толстый и лысый латинист не смог бы разговаривать на латыни. Одно дело преподавать, другое — разговаривать. Как говорят одесситы, — две большие разницы. Наша «англичанка» в институте как-то попыталась «пообщаться» с членами одной американской делегации. Они-то её ещё понимали... А вот она их!.. Только и повторяла; «Speak, please, slowly!.. Speak, please, slowly...»[6]. И не рада была, что затеяла при нас этот разговор...

«Кто же всё-таки эта девчонка? — снова подумал я. — Неужели на самом деле иностранка? Жалко, такая красивая... Не успеешь как следует познакомиться — помашет ручкой, и — будь здоров, Вася...»

Очень не хотелось верить в то, что она иностранка. Поэтому я ещё раз настойчиво спросил её:

— А может, всё-таки поговорим по-русски?

И она снова ответила:

— Non intellego.

— Не понимает она русского, — огорчённо сказал я Витьке. — Латынь понимает, а русский — нет.

— А может, она кубинка? — сказал Витька и повернулся к ней. — Куба, синьорита, Фидель, си?

Но девушка снова ответила — на этот раз грустно и подавленно:

— Non intellego.

«Как это не понимать таких слов? — подумал я. — «Куба» и «Фидель» на всех языках звучат одинаково... Кто же она?»

Вдруг девушка заговорила сама. Она сказала какую-то короткую фразу, из которой я уже абсолютно ничего не понял. Даже латинских корней не уловил. Зато мне послышались в этой фразе древнегреческие окончания «гос», «лос». Я не учил древнегреческого, но словарями-то иностранных слов пользовался... Однако это была уже какая-то явная чепуха — латынь, древнегреческий у современной девчонки...

— Что она сказала? — спросил Витька.

— Не понял, — ответил я. — Это, кажется, даже не латынь. Это похоже на древнегреческий.

И, повернувшись к девушке, я ответил ей её же словами:

— Non intellego.

И увидел, что после моих слов глаза её стали ещё более грустными.

— Рома? Италия? — вдруг спросил её Витька.

— Ita, ita, Roma![7] — Девушка обрадованно улыбнулась Витьке, и я заметил, что у неё красивые, ослепительно белые зубы.

Конечно, Витька — гений. Наверняка она итальянка. Как я сразу не сообразил? Какая-нибудь ревностная католичка, которая знает латынь, как свои пять пальцев. Они ж там молятся на латыни... Девушка смотрела на Витьку. Она ждала, что он скажет что-нибудь ещё. Но Витька не знал ни итальянского, ни латыни. Он ничего не мог сказать ей. Говорить должен был я. А у меня вертелась на языке лишь одна фраза — на этот раз уже чисто профессиональная, юридическая. И я сказал эту фразу:

— Audiatur et altera pars![8]

И девушка немедленно повернулась ко мне и с ожидающей улыбкой приоткрыла губы.

Она готова была меня выслушать. но что я мог сказать ей? Я ведь, по существу, тоже не знал латыни.

Я забыл даже то, что с грехом пополам сдавал на тройку. Я мог только, как попугай, произносить вызубренные изречения и не мог составить ни одной вразумительной фразы.

Я протянул ей пачку сигарет. Может, она курит? Она взяла эту пачку осторожно, как что-то незнакомое и непонятное, оглядела её со всех сторон и тихонько положила на траву.

— Audio, — сказала она.

Я понял. Мы когда-то спрягали этот глагол. Она сказала: «Я слушаю». А что я мог сказать ей?

И вдруг — о счастье! — я вспомнил, что мне приходилось когда-то зубрить «Памятник» Горация. Наш толстый латинист не принимал зачёта у тех, кто не знал «Памятник». Хочешь не хочешь, а зубри...

— Экзеги монументум, эрэ перэнниус, — затянул я, — регаликве ситу, пирамид альтиус, квод нон имбер эдакс, нон аквиль импотенс поссит дируер аут иннумерабилис аннорум сериес эт фуга темпорум...

Я читал «Памятник» уверенно, бойко, без запинки, хотя не смог бы так же бойко и без запинки перевести его. Значение многих слов забылось. Помнилось лишь их звучание.