Юрий Нестеренко - Приговор

пшиком в прямом и переносном смысле.

Что еще я могу сделать? Самое простое, конечно — привлечь на помощь

кого-нибудь из штурмовой группы, у кого еще остался взрывной шар. Но

такого еще надо найти… Или вообще ничего не делать, а ждать здесь.

Когда последние очаги сопротивления будут подавлены, должны же будут

солдаты снова наведаться в подземелье! И тогда я уже проконтролирую,

чтобы они не перестарались, применяя свое оружие для освобождения

узников… Но к тому времени, когда у победителей не останется более

важных забот, мне бы не хотелось вновь привлекать внимание к своей

персоне. Лучше бы нам с Эвьет покинуть замок прямо сейчас, а о том, что

Ришард сделал с Карлом, узнать уже с безопасного расстояния…

Так, еще варианты? Использовать что-нибудь в качестве рычага и

разогнуть прутья, чтобы можно было пролезть. Но что? Меч сломается,

древко алебарды тоже. А ничего более подходящего я поблизости не видел.

Найти пилу по металлу и перепилить прутья. Где-то в замке

обязательно есть подобные инструменты. Вопрос в том, где именно…

Будь рядом химическая лаборатория, я бы смог изготовить кислоту,

которая разъест… но нечего тратить время на совсем уж неосуществимые

фантазии.

Некоторое время я стоял, тупо уставясь на решетку и чувствуя, как

растет злость — и на эту преграду, и на самого себя, не способного,

несмотря на все познания, придумать выход. Я даже ухватился за прутья и

яростно потряс их. Но, разумеется, стальная рама, в которой держалась

решетка, была вмурована в окружающие камни надежно.

Стоп! Я не могу сломать засов, не могу разломать прутья, не могу

выломать раму… а как насчет петель? Не самое ли это тонкое место,

удерживающее решетку?

Дальнейшее обследование показало, что узкие полоски стали,

соединявшие решетку со стержнем петли, изрядно изъедены ржавчиной. В

трущиеся части петель, вероятно, периодически лили масло, если только

служившие здесь не были извращенными любителями душераздирающего скрипа

— но на эти полоски оно не особо попадало. Что ж, тем лучше. Но

стрелять, наученный горьким опытом, я не стал. Полоски слишком узкие,

меньше диаметра ядрышка — только расплющу и заклиню петли…

Но по толщине эти полоски не слишком превосходят латную броню. И

значительно уступают прутьям и засову. Меч против них, пожалуй, все

равно не годится, а вот топор… или, лучше всего, чекан! Оружие,

специально созданное для того, чтобы пробивать тяжелые доспехи и крепкие

щиты. И, кажется, что-то подобное я видел рядом с мертвецами на первом

этаже…

Я побежал обратно. Когда я выскочил на лестницу, где-то наверху

щелкнул выстрел и почти сразу второй — значит, бой еще шел. Но на первом

этаже по-прежнему не было никого живого — ни защитников, ни штурмующих;

быстро пройдясь с факелом между трупами, я и в самом деле обнаружил

чекан. Теперь скорей назад в подземелье. Ну, Дольф Видденский, сейчас,

при всем вашем интеллекте, вам придется немного поработать руками. Я

сбросил на камни теплый плащ. Эвьет, я уже совсем рядом! Только бы она

была жива…

Отсутствие практики сказывалось. Первые удары приходились куда

угодно, только не в цель. Лишь через несколько минут, когда я уже почти

выбился из сил (ибо вкладывался в каждый удар), мне удалось рубануть

точно по ржавой полоске. С первого раза я разрубил ее менее чем

наполовину; впрочем, навык все же накапливался — второй и третий удачный

удар получились быстрее. К этому времени я был уже весь мокрый, а руки

словно налились свинцом; пришлось дать себе передышку. Затем я занялся

нижней петлей, рубя уже не на высоте своего роста, а сверху вниз.

Наконец и с этой петлей было покончено. Решетка по-прежнему

держалась, насаженная на стержень засова, но этот стержень — для пущей,

очевидно, прочности — был круглым в сечении, и потому достаточно

оказалось хорошего удара обухом чекана по верхней части решетки — и она,

выскочив из рамы, повернулась на стержне, как на оси (ударив меня при

этом нижним краем по ноге, но это было уже не столь важно). Победа!

Бросив чекан на пол, я пролез под решеткой и подбежал к "страшной

дыре". В дыре была непроглядная тьма, откуда тянуло сыростью. Веревка

уходила в эту черноту, но, судя по количеству витков на вороте,

неглубоко. Вообще, этих витков было как-то слишком много.

Я крикнул в самую дыру, но вновь безуспешно; однако гулкое эхо, как

мне показалось, откликнулось уж очень издали. Не может быть, чтобы

человека спускали так глубоко! Я крутанул ворот, и из темноты вместо

доски вынырнуло ведро. Оно не служило ни для доставки пищи, ни,

напротив, для удаления нечистот — от него не пахло ни тем, ни другим.

Оно было чистым, с небольшой лужицей на дне.

Я уже все понял, тем не менее, отправил ведро вниз, раскрутив

ворот. В конце концов из глубины донесся всплеск. Никакая не "страшная

дыра" — просто колодец. Здесь, на холме, он должен быть изрядно

глубоким, чтобы достать до водоносных слоев.

Я обшарил обоих покойников, догадываясь, что и камеры могут

оказаться вовсе не камерами. У второго из убитых действительно

обнаружилась связка ключей. Я направился к ближайшей двери и долго

подбирал нужный ключ (с первого раза показалось, что не подходит ни

один, потом я понял, что просто замок давно не смазывали, и он даже

правильному ключу поддается не очень охотно). Но вот, наконец, ключ

повернулся, и замок недовольно клацнул. Дверь со скрипом отворилась.

За нею тесными рядами лежали расчлененные мертвые тела. Но не

человеческие. Это были уложенные на лед коровьи туши.

Выходит, ничего более страшного, чем колодец и продуктовые склады,

в подземелье Греффенваля не было. А я только зря потерял время!

Я снова выбежал на лестницу. В этот момент где-то на верхних этажах

грохнул очередной взрыв — выходит, штурмующие израсходовали еще не все

шары, а защитники донжона все еще сопротивлялись. Отпихнув ногой

мертвеца, глухо звякнувшего кольчугой, я побежал вверх по ступеням.

Теперь в воздухе стоял запах гари, и чем выше я поднимался, тем

сильнее он становился. В конце концов я вынужден был остановиться,

тяжело дыша; выше, насколько я мог судить в неверном свете факела,

воздух был мутным от дыма. У меня першило в горле и слезились глаза;