Свет над океаном - Евгений Закладный
— Вот тебе, Кочетков, и полёт в будущее! Понял? Чем быстрее будет лететь твой корабль, чем больше будет его скорость приближаться к световой, тем чаще ему придётся пересекать силовые линии полей тяготения, тем большее сопротивление эти поля будут ему оказывать. Значит, для увеличения скорости тебе придётся всё увеличивать и увеличивать количество энергии. Из формулы Эйнштейна следует, что масса эквивалентна энергии, стало быть, масса корабля с приближением его скорости к скорости света становится всё большей, — растёт и масса всего, что в этом корабле находится: масса часов, которые начинают медленнее отсчитывать время, масса человеческого организма, в котором физиологические процессы протекают гораздо медленнее. Так зачем лететь? Я предлагаю тебе более простой и дешёвый способ: ложись на пол, мы накроем тебя какой-нибудь доской и залезем на неё все, сколько нас тут есть. Ручаюсь, ты начнёшь жить медленнее! Хорошо, если ухитришься хоть один вдох сделать за два-три часа…
Кто-то расхохотался. В светлом проёме люка мелькнул хохолок Кочеткова.
— Ты опровергаешь основы теории относительности! — услышал Горов его задиристый ломающийся басок.
— Нисколько: я ведь не опровергаю, что масса тела начинает увеличиваться, когда его скорость приближается к световой? Нет, ребята? Не опровергаю. Я свято верю и в сокращение масштабов тел при таких скоростях, — они, конечно, сплющиваются в направлении движения. Но я хочу показать тебе, Кочетков, что не всё обходится одинаково благополучно для элементарных частиц и для тел при одинаковых условиях: если мю-мезон, летя сквозь атмосферу в гравитационном поле планеты, сплющится, если его «часы» замедлятся, удлинится срок его жизни в десятки, пусть в тысячи раз за счёт десятикратного увеличения массы, — это ему нипочём. Но когда дело доходит до тел, имеющих сложную структуру… Ты представь: что будет с твоим кораблём, с тобой самим, когда сзади вас будет подпирать чудовищная энергия, а набирать скорость, соответствующую этой энергии, не позволят законы гравитационных полей? Лепёшка! Блин. Я предлагаю тебе для опыта: зажмём тебя в тиски и пошлём «в будущее». Надеюсь, ты учтёшь остаточную деформацию?
— Но ведь Эйнштейн… — уныло затянул было Кочетков.
— Ничего подобного! — горячо перебил Саркисян. — Эйнштейн здесь не при чём: всё это выдумки досужих популяризаторов и фантастов. И зачем это? Чтобы краснеть, выслушивая поучения далёких потомков, собственных пра-пра-правнуков? Лететь в будущее имеет смысл только для настоящего, а из того полёта, который ты предлагаешь, даже если бы он и мог осуществиться, обратного пути нет. Вот если бы найти способ заглянуть в будущее, не уходя из настоящего, «без отрыва от производства», тогда…
— Есть одна… странная идея, — Горов узнал мелодичный голос Мэри. Ему подумалось, что девушка никогда не робела перед ним и его присутствие не помешает ей высказать вслух свою «странную идею».
Действительно, его появление было замечено только Алахвердиевой и Саркисяном, — остальные напряжённо ждали новой гипотезы, одной из тех, что сделали имя Мэри широко известным за пределами их собственной лаборатории: девушка высказывала иногда такие предположения, что перед ними становились в тупик учёные на других спутниках. Она предлагала загадку за загадкой, не ожидая ответа на прежние. Горов иногда упрекал её в непоследовательности, но Мэри только вздыхала, и Горов ясно видел, что её живой, беспокойный ум уже захвачен какой-то новой проблемой… И Горов прощал ей всё, по собственному опыту зная, что найти и сформулировать проблему в науке по рой гораздо труднее, чем решить её, — лишь немногие умы способны видеть и указывать людям препятствия, которые рано или поздно встретятся им на пути к цели… Что-то она теперь предложит, какую загадку? И кто сумеет решить её?
— Вы говорили об Эйнштейне, — тем же задумчивым, ровным голосом продолжала девушка, — и мне почему-то вспомнились его слова: «Это драма, настоящая драма идей!» Вы, конечно, знаете, что он имел в виду, — драма, которая разыгралась между основными положениями теории относительности и теории квант.
Напомни, — тихонько попросил Коробов. Девушка повернулась к врачу.
— Теория относительности опровергла гипотезу мгновенного дальнодействия Ньютона, ввела понятие о конечности скоростей во всех вообще физических процессах и явлениях. Если помните, Ньютон предполагал, что силы тяготения, свет и другие процессы мгновенно распространяются на любые расстояния. Эйнштейн доказал, что это не так: между началом и концом любого процесса всегда есть какой-то промежуток времени… И вот появились кванты: оказывается, энергия излучается не сплошным потоком, а крохотными порциями, квантами. Фотон — это тоже порция, квант энергии. Мы не знаем порции энергии меньше фотона, а потому заявляем, что её и быть не может: не может существовать полфотона, четверть фотона и так далее, — фотон рождается сразу, рождается таким, как он есть. Иначе говоря, его рождение и смерть протекают мгновенно, вне времени…
Мэри оглядела всех, ещё выше подняла брови, будто сама удивлялась этой «драме идей». Люди внимательно слушали. Горов, тоже крайне заинтересованный тем, что последует за таким многообещающим вступлением, выпрямился, подался вперёд.
— А ведь фотон — это физическое явление, — продолжала девушка, — это процесс. И конечно же, вполне материальный процесс, который должен иметь начало, кульминацию и конец… а их-то почему-то и нет. Значит, либо выводы теории относительности не соответствуют действительному положению вещей, либо… фотон существовал раньше, но ни мы, ни наши приборы не могли его обнаружить.
Несколько секунд длилось молчание, которое нарушил Горов.
— Допустим. А где же он был?
В положительном времени, — чуть растягивая слова, ответила Мэри. Теперь поднял брови Горов, а вопрос, который он собирался задать, предложил Джамбаев.
— Ты говоришь «в положительном»… Я понял — не в нашем времени, да? А наше — какое?
Мы живём в отрицательном времени, — уверенно сказала Мэри. — Все текущие на наших глазах процессы в природе объединены одним общим признаком — это вычитание либо деление, что по-существу одно и то же. Вы знаете: разлетаются прочь от какого-то центра все видимые нами галактики, разрушаются горы, стареют организмы, распадаются радиоактивные и даже некоторые стабильные элементы включают радиоактивные изотопы… Наше Солнце «худеет», наша планета вращается всё медленнее… Характер времени должен определяться сущностью текущих в нём процессов. Но одновременно в нашем мире, в том же пространстве протекают процессы концентрации — протекают в положительном времени. О них-то нашей науке известно ещё очень мало — почти ничего. Мы знаем, что и в наше время рождаются
