Свет над океаном - Евгений Закладный
И вдруг, снова открыв глаза, он прямо перед собой увидел плывущего, борющегося с волнами человека. Это было так неожиданно, так неправдоподобно, что Ли решил, будто у него начинаются галлюцинации. Закрыв глаза и снова открыв их, он понял, что не галлюцинирует, — лицо человека, качающегося перед ним вверх и вниз, показалось ему даже знакомым… Наконец он узнал его: это был Киви — молчаливый ихтиолог из каюты Генриха.
8. Признание
Размышления Горова были прерваны появлением Саммерса. Весь его облик — плотно сжатые губы, остановившийся взгляд расширенных глаз, как-то странно растопыренные руки насторожили Горова. Не вставая, он выше поднял голову, вопросительно взглянул на штурмана.
Несколько секунд Саммерс молча стоял посреди отсека, потом сделал шаг вперёд и, глядя прямо в глаза Горову, медленно проговорил:
— Убейте меня! Я… уничтожил человечество…
Чуть заметная улыбка тронула уголки губ Горова, но в глазах тотчас появилось выражение ещё не осознанного беспокойства. Он понимал, что Саммерс — не сумасшедший, что при всей нелепости его утверждения в его словах кроется какая-то доля страшной истины.
— Я не совсем понимаю: как может один человек уничтожить всё человечество?
У Саммерса вдруг появилось такое чувство, будто ему предстоит сейчас броситься в ледяную воду… Нет, он уже бросился! — и теперь должен плыть, плыть вперёд и вперёд, хотя конца пути не видно… Но он решил выдержать всё до конца.
— Мы, шеф-пилот Фишберг и я, мы оба толкнули с горы камень, который вызвал обвал термоядерных бомб.
Горов отшатнулся, почувствовав, как бешено заколотилось сердце. «Спокойно, только спокойно! — мысленно приказывал он себе. — Это какое-то недоразумение, здесь что-то не так».
Но вот смысл сказанного окончательно дошёл до сознания, и Горов тяжело откинулся в кресле, побелевшими пальцами вцепился в поручни. Он не сводил глаз с Джона, он ждал от него новых признаний, объяснений, слов.
А Саммерс хранил упорное молчание, тупо уставившись в какую-то точку на полу. Наконец он снова заговорил — еле слышно, глухо:
— Фишберга я убил: это я взорвал базу… Боялся, что вы сразу поймёте всё… Теперь мне всё равно… жить так дальше я не могу! Не хочу… Помогите мне, убейте меня!
Он постепенно поднимал голову и последнюю фразу уже выкрикнул, — он молил о смерти как об избавлении от невыносимых мук.
Резко поднявшись, Горов вышел.
Запершись в командирском отсеке, он опустился в кресло перед пультом управления. Сжав ладонями голову, закрыл глаза, постарался привести мысли в порядок.
Итак, произошло самое страшное… Что же теперь? Как теперь должен поступить он, начальник космической лаборатории? Как вести себя перед остальными?
И вдруг эти мысли перечеркнуло острое чувство жалости, ощущение почти физической боли: «Люди, друзья! Как же так?! Зачем, за что?! Что теперь с вами, где вы?» Перед Горовым замелькали живые лица друзей — улыбающиеся и хмурые, ласковые и сердитые, печальные и радостные…
Кто виноват в случившемся?
Некоторые люди… Да, виноваты люди, не пожелавшие прислушиваться к доводам разума, не захотевшие пожертвовать призрачным, непрочным благополучием во имя будущего. Они боялись борьбы… И вот — самое главное: если бы в мире подавляющее большинство стран встало на путь социализма, война сделалась бы просто невозможной. Но что ещё можно было сделать, кого упрекнуть в случившемся? Разве народы социалистических стран не отдавали всех сил борьбе за мир? И разве не приняли посильного участия в этой борьбе люди, жившие в капиталистическом мире? Разве мало было сделано, чтобы предотвратить катастрофу?
Много! Но… недостаточно.
Конечно, на планете остались люди, но что может сделать для их спасения Горов здесь, в космосе? Материки и океаны, атмосфера — всё, должно быть, заражено на многие десятилетия, на века… Освободить новые пространства от океанских вод, затопив поражённые участки суши? Да, только так, — именно этот путь указывает гипотеза Георгия Хизанишвили.
Отклонить ось вращения планеты, осушив громадные пространства Заполярья и затопив Аляску… Со времени бронзового века полюс переместился в этом направлении только на пятьсот километров — слишком мало, почти незаметно… Что же делать? Ударить по планете зарядами антивещества, собранными со всех спутников? Нет, это будет равносильно новой катастрофе. Отклонить Луну? На это, пожалуй, сил хватит. А потом? Поле Луны, безусловно, окажет влияние на положение земной оси вращения… Титанический труд, — но единственный выход… Придётся всё-таки собрать экипаж, поговорить, посоветоваться. Всеми силами нужно будет форсировать ремонт антенны дальней связи… Не сейчас, — после окончательного разговора с Саммерсом. Кажется, он будет работать, а это теперь — главное: каждый человек — это умные, деятельные руки… Саммерс должен работать!
Кажется, теперь всё устоялось, утряслось, — мысли уже не мечутся отчаянно, есть какая-то программа действий. И всё-таки… Почему же не покидает его чувство нарочитости всего происходящего, какой-то… декоративности, что ли? Неужели это происходит только потому, что грандиозность катастрофы, постигшей человечество, воспринимаемая сознанием, «не умещается» в чувственном восприятии вся, целиком? Или разум просто потеснил чувства? А может быть, здесь что-то другое? Почему Саммерс так уверенно заявляет: «…обвал термоядерных бомб». Видел он его своими глазами? Сомнительно… А что, если…
Горов скользнул взглядом по клавиатуре сигнализации внутренней связи, нажал один из мягко пружинящих рычажков и не отпускал до тех пор, пока на экране не появилось лицо Мэри Кикнадзе.
— Ты не очень занята?
— Я нужна вам, Николай Иванович?
— Если не очень устала, приходи. Хочется поговорить…
Экран погас почти сейчас же, но Горов, напряжённо всматривающийся в выражение лица девушки, готов был поклясться: «Уже догадалась!» — у Мэри выражение глаз иногда бывало гораздо красноречивее слов.
— Я пришла, вы хотели спросить о чём-то?
Горов крякнул, покрутил головой.
— Вот именно. Да, я хотел спросить тебя, как называется ваше село, то, в котором вы выросли… ты и Нодар?
Он откинулся в кресле, прикрыл глаза ладонью: «Пусть думает, что я просто хочу поболтать. Авось…»
Чуть заметная улыбка тронула губы Мэри.
— Наше село называется Велисцихе, Николай Иванович. Теперь я знаю цену вашему обещанию: ведь
