Вадим Сафонов - Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

Водяной бултыхнулся в илистую воду.

И лес объяла тишина, Смола плавилась на солнце, выступала каплями и висла липкими сосульками из трещин стволов и ветвей. Столбы насекомых роились в воздухе. Толклись мухи, сверкали стрекозы, порхали бабочки, гудели жуки и осы, с шумом маленьких пропеллеров развертывали пестрые веера крыльев кузнечики. Птицы слетали и ловили их. Но их оставались тысячи, десятки тысяч в роившихся столбах; они были мелки, быстры, в их членистых тельцах созревали миллионы яичек, и малой величиной и множеством они прочно удерживали право плодиться, захватывая мир.

Прозрачная сладкая смола влекла их. Они налипали на нее — мухи, стрекозы, жуки, бабочки, пауки, спускавшиеся на паутине; новые, набегавшие по сосулькам капли заживо замуровывали их в прозрачной тюрьме. Так совершалась легкая массовая и прозрачная смерть, бок о бок с роившейся жизнью. И смерть не пугала жизни.

Так шло вчера, сегодня, из месяца в месяц, годами, ибо короткая и теплая зима почти не прерывала солнечного лета. Вечная весна еще раз посетила Землю..

Эти хвойные леса росли около ста миллионов лет тому назад. На их месте остались «синие земли» Прибалтики.

Они пересыпаны янтарем. Этот земляной камень, который, будучи натерт, притягивает кусочки бумаги, греки называли «электроном». И еще финикийские суда причаливали к синим землям грузить окаменевшую смолу хвойного леса. Посейчас в янтаре видны насекомые, со всеми их мельчайшими члениками в усиками, сохраненные прозрачными гробницами настолько хорошо, что их можно изучать с помощью лупы и микроскопа.

В сущности там нет насекомых. Тонкие тела давно рассыпались углистым порошком. Но смола, облекающая их, хранит пустоты, точные слепки их тел. И по ним мы отлично можем судить теперь, каково было крылатое население древней третичной эпохи.

Фенакоды

В Вайоминге, в Северной Америке, простирается самая удивительная в свете пустыня. Первые поселенцы прозвали ее «Худыми землями». Озаренная закатом, она напоминает сказочные развалины. Высятся стены и бастионы, дворцы с обрушенными куполами. Тянутся улицы. Кирпично-красные замки поднимают зубцы. Иглы обелисков сияют, как маяки. И каменные глыбы, заброшенные на острие пирамид, кажется, раскачиваются от ветра.

Толстый слой ископаемых костей застилает местами белоснежную почву.

Индейцы называли это заколдованным городом, пока белые цивилизаторы, отцы и деды банкиров, свиных и автомобильных королей самой могущественнейшей капиталистической демократии, не истребили их крестом, железом, водкой и сифилисом.

Но тут никогда не было города.

Стлалась саванна, прорезанная реками, усеянная озерами. Реки катились в шумящее море. Раковины огромных спрутов больше не пестрели в нем. Не показывались зубастые рыла ихтиозавров. И оно выглядело пустынным.

Но обманывала эта пустота.

На гребне воды просветилась муть. Круглые тельца заполняли воду. Волна зачерпывала словно тысячи серебряных рублей. Каждый из них, блестящий кружок, был хрупок. Слизистая масса проступала сквозь мелкие поры. Миллиарды нуммулитов, одноклеточных корненожек-фораминифер сложат потом целые горы своими раковинами. Это была эпоха невиданного расцвета гигантов среди простейших, в тысячу раз превосходивших величиной своих нынешних микроскопических родичей.

На плоском берегу отлив обнажил груду простертых тел. Издали их можно принять за тюленей. Но вблизи медвежья голова с низким лбом, злые, маленькие, сдавленные надбровными дугами глаза, все нескладное, обвисшее тело напоминало нам хищника из соснового леса. Только эти голы и вместо ног у них ласты. По складкам сидят костные щитки. В такой броне им нечего бояться прибоя.

И вот целая буря в нуммулитовой каше. Голова и туловище, похожие на остров, всплыли на поверхность. У двадцатиметрового кита хищный зубастый рот, костяной панцирь и рыбий хвост. Два плавника, похожие на движущиеся стены, с пальцами на конце, загребают воду. Ударом хвоста он почти выбросился из воды и затем стал осматриваться, по-звериному вращая головой.

Чудовище, ставшее рыбой, но еще не переставшее быть хищником, первый гигант, каких мы много встретим в третичное время господства млекопитающих… Ветвь молодого класса с суши спустилась в полосу прибоя и оттуда перешла дальше, в открытое море. Еще раз, с новыми, более совершенными средствами, наземная жизнь приспособлялась к соленой среде прародины, ибо еще раз на суше стало тесно, и менее удачливым, тем кто отставал в развитии, оставалось только вымирать, если они не найдут для себя свободного места.

Океан, очистившийся от страшных гадов мезозоя, оказался таким местом. Выселенцев ждала удача. Можно думать что перейти полосу прибоя удалось тем, у кого была твердая, панцирная кожа. Естественный отбор позволил им потом, в открытом море, приобрести колоссальные размеры, потому что больше не было тех, чье одно присутствие сделало бы невозможным всякий спор о владычестве над волнами… Современные киты уже утеряли панцирь, не нужный в просторе океана, и шея их вернулась к рыбьей неподвижности.

Да, на широкой, свободной, плодородной суше снова стало тесновато. На тысячи километров раскинулись саванны. Они покрыты травами, высокими, как молодой лес; в них зреют семена, полные масла и крахмала; в рощах наливаются сладкие золотистые плоды.

Бесчисленные птицы гнездились в саваннах. Почти такие же птичьи базары, как на скалах прибрежья, где остатки рыбьей трапезы, переработанные в желудках, откладывались горами помета, подобными тем, из которых в будущем на чилийском побережье образуется гуано.

Из травы саванн выдаются высокие гнезда термитов.

На много дней бега степного животного расстилались местности, лишенные воды. Проплешинами желтела голая земля. Исхоженные тысячными стадами тропы вели отсюда к водопоям, там, где пресными морями стояли гигантские озера. По их краю расхаживали голенастые птицы, плескались существа, сходные с бегемотами и тапирами сразу.

На ровном месте гулял ветер. Не зная препятствий, он достигал в бурное время года силы урагана. Он гнул и волновал злаки. Среди них скользили одиночные робкие крысоподобные животные, у самок которых на животе были сумки. Они выходили к ночи, их осталось очень мало. Некоторые из них скрывались на ветвях в вечном сумраке чащи.

Сумчатые — уже пройденный этап, зачеркнутая глава истории Земли. Их бугорчатые слабые зубы были скверным инструментом питания и неважным орудием защиты. Сумка никак не походила на надежную квартиру для молоди. И все труднее становилось укрываться от врагов, зорких птиц, налетавших, как молния, и тысяч хищных млекопитающих с более гибкой и крепкой мускулатурой, ловких, сильных, быстрых, хитрых, зачастую не превышающих ростом своих жертв, пролезавших во все норы, замечавших и настигавших самую незаметную из сумчатых крыс.