Вадим Сафонов - Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

Жар душил его. Хлопая костяными венцами с сухим треском трещотки, оно подавалось то вперед, то назад. Впереди оно упиралось в трещину, расколовшую землю. Базальтовая стена преграждала путь сзади. Земля вскипала с боков, пучась пузырями, и едкий кипяток, насыщенный кремнекислотой, ошпаривал его чудовищно вздутое тело. Оставалось свободным место едва в три его длины.

Вокруг шло бегство. Бежали мимо стаи крыс, подпрыгивая на ходу. Орды животных ростом с собаку скакали на задних ногах, поджав передние к меховой груди. Рыжие волки щелкали челюстями. Копытные твари с пушистыми хвостами останавливались в вереске перетирать его бугорчатыми зубами. Затем они нюхали воздух, пряли чуть выдававшимися ушами и бежали следом за другими.

Они лавировали в лабиринте трещин. Ставя осторожно лапы, обнюхивали горячие тарелки гейзеров. Шарахались от струнного гула, кидались к пропасти. Дождь мелких камней срывался с ее края. Но вниз не было прохода.

Тогда один из их отрядов скользнул за базальтовую стену, где каменный мешок, покрытый змеящимся паром, казалось, запирал площадку. Мгновение спустя они появились на спиральном широком карнизе, высеченном в стене.

Там свистал ветер, и черный уступ протягивался к другому такому же на противоположной стороне пропасти, не имеющей дна. Каменные руки почти сходились; несколько дюймов разделяло их.

И вожак прыгнул. Следом за ним словно буро-желтый живой мост перекинулся через бездну. Десятки срывались. Но ход был указан.

И те, что оставались на площадке, внизу, ринулись за поворот скалы, в облако раскаленного пара. И через этот широкий проход, грозный, но по существу безопасный, хлынула тысячеголовая река. Выбегавшие на площадку руководились этой извилистой живой ариадниной нитью, выводившей из лабиринта. Жизнь покидала обреченное место.

И только существо с тремя венцами пластин, гороподобное среди этого бегущего, прыгающего, пищащего потока, продолжало свое страшное качание маятника — взад и вперед. Обожженное паром, оно пятилось к пропасти и свешивало в нее гадючью рогатую голову. И безумный страх гнал его снова ко входу в каменный мешок, где, шипя, били фонтаны кипятка.

Кольцо гейзеров все туже сжимало его, земля вскипала под его ногами. Тогда ужас отбрасывал его с этой предательской почвы, отказывающейся служить опорой, и костяные венцы мяли кривые сосны.

Зажатое между рядами кипевших тарелок и пропастью, огромное животное почти остановилось. Гадючьи глазки не видели ариадниной нити.

Наконец сила сильнее всего, рука прикоснувшейся смерти, напрягла его чешуйчатые лапы, ствол хвоста и хребет. Оно прыгнуло, бросив вперед на полдесятка метров тонны мяса и костей, как детский мячик, туда, где его обезумевшему мозгу померещился спасительный выход, в зиявшую пропасть.

Каменная земля, миллионы лет носившая подобных ему, приняла исковерканный труп последнего.

Янтарь

Тихое утро и тихое море… Обтачивается галька, тонкое кружево пены расшивает разноцветный песок. Хвойный лес спускался к песку. Он был редок, солнце пронизывало его насквозь. И в золоте лучей горели, как зеленые костры, платаны и тюльпанные деревья, растущие среди сосен и пихт.

Анемоны в мшистой траве, смолистый запах и тишина.

Щебет птиц не нарушал ее. Многообразный, близкий и далекий, то рассыпавшийся дробью, то переходивший в трели, он казался голосом солнечной тишины леса, ровным и баюкающим.

Только изредка быстрый треск ветвей.

И снова тишина.

В этом светлом лесу, похожем на парк, тянуло лечь на спину и подремать в душистой траве. Там, за дюнами, в тонком вереске, глаза искали дачных заборов. В бухте, окаймленной сверкающим пляжем, могла бы быть пристань, куда катера привозили бы после трудового дня людей, юношей в летних открытых рубашках и девушек в легких платьях.

Но не было никого, ни окурков, ни газетных обрывков в траве. Море, серо-синее, какой бывает Балтика, оставалось чистым…

Опять легкий треск и топот. Выбежало стройное существо, тонконогое и невысокое. Оно напоминало и лань, и грациозного верблюжонка. Таких рисовали наивные рисовальщики лубочных картинок. Пожалуй, было что-то и лошадиное в его непропорционально маленькой мордочке. Пока оно как бы застыло, медля, еще двое таких же выбежали из-за деревьев. И вся стайка наискось пересекла полянку, шевеля коротенькими, словно обкусанными крысиными хвостиками. Они спешили, что было видно по напряжению их мускулов, но подвигались не скоро, подпрыгивающей тряской рысью. На голом песке дюны стало видно, что они ступают на два толстых копытных пальца, остальные три, коротышки, почти не достают до земли.

Когда их закрыли деревья, воробьи, славки и щуры слетели на поляну.

И сейчас же снова затрещало. На этот раз появился длинный зверь, полуголый, словно облезший, с рваными кольцами окраски. Он тяжело припадал, видимо подкрадывался. Нельзя сказать, чтобы это ему удавалось. Нескладное тело волочилось. Он казался знакомым и незнакомым; мы узнавали его по частям, но в целом его трудно было бы назвать. Как будто его имя вертелось на языке и никак не давалось памяти. И только приглядевшись, глаз замечал короткую медвежью голову, туловище волка и тигра в одно и то же время. Возможно, что больше всего это походило на гиену. Но кроме того в нем была еще какая-то тяжеловесная верблюжья грация, странное и неожиданное сходство с теми, кого он, видимо, преследовал. Он ступал грузно, всей ступней. Нюхал землю, рычал и, роняя слюну, бил длинным, кольцами извивавшимся хвостам. Пахучий след на земле увел его за дюны, где скрылась добыча.

И опять тишина.

Подождем здесь еще, в сосновом запахе, тихом щебете, пока солнце двигается по небу.

Вот к ручью сбежало, с писком и сопеньем, стадо маленьких неуклюжих животных с толстыми вытянутыми мордами. Они напоминают даманов или жиряков тропической Африки.

Тогда, оттуда, где лесным затоном разлился ручей, раздается фырканье. И водяной, ростом с быка, отдуваясь, выставит широкую спину. А когда он покажется весь, крупным планом, мы увидим снова как бы одного из ланеподобных, пробежавших мимо нас. Но только все члены его как будто утяжелены, утолщены, морда вздута, как у больного свинкой, выдается мягкий, гибкий нос, десны не закрывают двух длинных зубов. И уши настолько велики, что валятся по бокам головы. Теперь это похоже еще и на большую свинью, бегемота и тапира. А морда вселяет мысль, что художник взялся рисовать слона и бросил, еле наметив контур.

Водяной смотрел на пьющих даманов, напоминая вздутую пародию на этих толстомордых зверьков. Словно два карикатурных изображения одного и того же существа, дважды искаженного в кривых зеркалах, рассматривали друг друга.