Вадим Сафонов - Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

В сиянии ласковой весны вещества почвы и воздуха претворялись в клетчатку, крахмалы, жиры, белки, смолы, сахаристые ароматные соки исполинских стволов, и деревья тогда превосходили травы числом и разнообразием пород.

В этих лесах жили тяжеловесные палеотерии с зубами тапира и носорога, жвачные лофиодоны, аноплотерии, маленькие дихобуны, ксифодоны, похожие на серну и верблюда. Мелкую поросль ломали стада ацератериев, безрогих носорогов; тяжело ступали корифодоны, медведе-слоны. И предок слона, меритерий, щипал молодые побеги.

Но уже появлялись первые грузные динотерии с двумя бивнями, загнутыми крючками с нижней челюсти. Пробегали через поляну арсинотерии, похожие на сказочных единорогов, но только с двумя рогами. Чаща, извергнувшая их, скрывала их снова. Они пугали стада козлоногих и животных, одетых щетиной, сходных со свиньями и с шакалами.

Ночами выходили небольшие полосатые твари, рывшие корни, сбегавшиеся на запах падали, подобные виверрам и гиенам. Боязливые крысы разбегались от шороха шагов. Роющие зверьки с множеством мелких острых зубов осторожно высовывались из нор. И за всеми ними охотились голодные хищники, имевшие сотни обличий, ростом от ласки до тигра, тяжеловесные и кровожадные, стопоходящие, бегавшие, как мул, и прыгавшие по-волчьи, таившиеся в засадах у пещер и в тростнике, взбиравшиеся на деревья и переплывавшие реки.

Такова малайская фауна раннетретичного времени.

Шли тысячелетия, и моря меняли свое место. Покой Земли нарушали судороги катастроф. Широкая дорога соединила Европу в середине третичного времени с Африкой и Азией, и неоднократно возникал и рвался мост между Европой и великими саваннами Северной Америки.

И тогда по этим дорогам великого кочевья хлынули потоки новых переселенцев. Под их натиском рухнула тяжеловесная, стопоходящая, бугорчатозубая малайская фауна.

Началась эра пикерми и с ней высшая точка расцвета млекопитающих.

Они заселили почву, водоемы, леса и поляны тысячами ветвей, и в каждой ветви были и гиганты и пигмеи, укрывавшиеся под ногами гигантов, сотрясавших землю. Непрерывные нити форм соединяли ветвь с ветвью. И снова все места оказались занятыми на Земле.

Каждый ряд млекопитающих породил тогда своих исполинов.

Шеи жирафов подымались до древесных крон. А «эллинский зверь», гелладотерий, полужираф-полужвачное, глодал невысокие побеги. Были безрогие олени, олени с двойной развилинкой и животные ростом с зубра с ветвистыми деревьями на голове. Антилопы наводнили прогалины; некоторые из них походили на овец, на коз или на быков. Хоботные властвовали в чащах и на полянах. Они появились в десятках видов. Гигантские динотерии, в 4 1/2 метра до спинного хребта, загибали крючкообразные бивни. Бродили стада мастодонтов. Четыре бивня, каждый 4 метра, прямые, как мечи, у некоторых были равны между собой, у других нижние короче. Тогда жили южный слон, древний слоя, слоны, похожие на нашего индийского и африканского. Рядом с первобытным слоном, соперником по росту динотериям и мастодонтам, бродили крошечные фальконеровы слоны не больше теленка.

Бегемоты заплескались в озерах. Некоторые казались раздутыми чудовищной водянкой телятами. Самые большие жили в одиночку или парами. И круги волн, подымаемых ими, опрокинули бы лодку.

В самой непроходимой чаще обитали гигантские носороги — слоны на коротких ногах. Их толстую броню не могли прокусить ни рои слепней, ни зубы хищников. Они питались корнями и побегами. Но приступы слепой ярости временами овладевали ими. Тогда они крушили все, подобно тарану, запущенному по прямой, и дорога разрушения оставалась за ними.

В то время косяки гиппарионов из Америки перешли в Европу. Они были двоюродными братьями американских меригиппусов, через которых ведут родословную лошади. Гиппарионы походили на коренастую узкогрудую лошадь, а окраской напоминали зебру. Они ступали одним копытом, но у них оставалось еще по два пальца, не касавшихся земли. Вместо 44 бугорчатых зубов фенакодов, они имели резцы, похожие на долото, и немногочисленные коренные — жернова, усеянные гребнями.

И дневную стражу девственных лесов сменяла ночная. Тогда хищники покидали убежища. Яркий свет отгонял от них удачу. Быстроногая жизнь, с чутким обонянием, осторожная и хитрая, не подпускала к себе. Они приспособились к ночи, времени сна, когда черные, непроницаемые стены опускаются между вещами. Их широкий зрачок округлялся с заходом солнца. И лучистые потоки дня теперь ослепляли их.

Выходили кошачьи, бесшумно извиваясь в высокой траве. Мускулы, как волны, играли под их блестящей шерстью. Древесные кошки начинали осмотр ветвей. Ласки, гибкие, как змеи, обнюхивали норы. Мягко ступали барсы, пантеры, сотни виверровых. Колоссальные тигрообразные показывались на звериных тропах, и в их теле, огромном, как у быка, казалось, не было веса. Тогда жил десяток видов самых страшных хищников, каких только знала Земля. Одни имели гладкую шерсть, у других длинные волосы на хребте косматились львиной гривой. Прыжок на десять метров ничего не значил для них. И когда становилось голодно, самые сильные отваживались нападать на мастодонтов и динотериев. Они повисали на их шее, и плотоядные зубы, кинжалы, торчавшие изо рта, рвали вершковую кожу, добираясь до артерий.

Загорались фосфором глаза волков и собачьих стай.

В лунных полосах показывались силуэты высоких гиен. Они искали падали, легкой добычи. Но их зубы раздробили бы и кости быка, и бояться им было некого.

Их хохот, мяуканье кошачьих, уханье хищных птиц прорывали ночную тишину.

Вместе с ними, с шорохом сухих листьев, выползали гады.

Но лес вымирал, как пустыня, вокруг хищников. Сон дневной жизни был чуток. Тысячи трепещущих ноздрей нюхали воздух. Только громкое кваканье лягушек не прекращалось в низинах и широко лилось по деревьям.

Запахи, сладостные и отвратительные, влекущие и устрашающие, переполняли мир для этих чутких ноздрей. Запахи проносились с ветром и скоплялись в слабых углублениях следов. Шорох тише мышиного набатом ударял в вибрирующие барабанные перепонки. И тьма расступалась перед широко открытыми зрачками, словно носившими в себе источник света.

Каждое живое существо занимало раньше как бы остров в океане неведомого. Все чувства представляли в сущности немного расширенное осязание. Пространство разверзалось внезапно, выбрасывая пищу или смерть, и рушилось, как стена, за отступившими в сторону.

Теперь острова слились в материк. Нити воздуха и земли связывали их. Это был первый, еще не построенный, но открытый телефон, телеграф, которым овладела жизнь. Невероятно расширилось место, занимаемое каждым живым существом, в каждой клеточке которого теперь шла работа, поглощавшая и тратившая в тысячу раз больше энергии, чем ленивая жизнь мезозойских чудовищ.