Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
Она пристально смотрела на меня и не вдруг ответила.
— А! Это вы?.. Садитесь. — И она указала на небольшой табурет подле себя.
Она была слаба и необыкновенно бледна, ее волосы, сизо-черные и густые, были почти распущены. Все движения медленны и ленивы; а глаза, эти большие жгучие глаза, как будто сузились, померкли и ушли внутрь. Она говорила слабо, нехотя.
— Садитесь… — повторила она, видя, что я не двигаюсь и смотрю на нее с состраданием.
— Княжна!.. Я так рад, что вы… не погибли… Я считал вас погибшей…
Она тихо повертела головой.
— Нет!.. Я не погибну… Я застрахована…
— Как же вы добрались до дому?.. Как вы попали сюда? — продолжал я допрашивать, обтирая крупные капли пота, которые выступили на лбу.
Она пожала плечами и слегка улыбнулась, как будто удивилась, что это может меня интересовать.
— Очень просто… Меня нашли на поле… Меня все здесь знают… Посадили на лошадь и привезли сюда…
— Кто?
Она опять пожала плечами.
— Не знаю кто… Какой-то знакомый офицер?.. Que sais-je?![12] — И она грустно опустила голову, закрыла глаза и замолчала.
Я посидел с полминуты и встал.
— Извините, княжна, — сказал я… — Я только на минутку забежал… интересуясь узнать… Вам надо отдохнуть, успокоиться после этой ужасной ночи.
Она вдруг подняла голову, раскрыла широко глаза и схватила меня за руку.
XLII
— Сидите!.. Я это хочу! — прошептала она повелительно… — Я теперь мертвая, и вы будете меня сторожить… Возьмите книгу и читайте надо мной… Вот там, налево на полке (она указала мне на этажерку), там стоит Шатобриан. Это годится вместо псалтыря.
Я встал, достал книгу и опять сел подле нее, не понимая, что это, шутка будет или припадок помешательства.
— Читайте! — повторила она… — Мне так хорошо… — И она снова закрыла глаза и опрокинулась на кресло.
Я раскрыл книгу где попало и начал читать какой-то confection.
Прошло минут пятнадцать-двадцать. Я читал ровно, монотонно.
Мне казалось, что она спит. По временам я останавливал на ней мой взгляд, и голова моя кружилась. Она была удивительно хороша в белом пеньюаре. Грудь ее тихо дышала. Лицо было кротко, покойно и грустно. Оно походило на лицо ребенка, больного, но тихого и милого.
Я читал машинально, а сам думал: неужели же у человека нет такой силы, которая бы вылечила это бедное молодое создание, которая возвратила бы его обществу как лучшее его украшение?!
Прошло более получаса. Я замолчал, тихо поднялся со стула и положил на него книгу. На цыпочках, несмотря на то что вся комната была устлана толстым ковром, я подошел к стулу у стены, на которой я положил мою фуражку, взял ее и повернулся к дверям, в смежную комнату. В этих дверях стояла женщина-старуха довольно высокого роста, полная, седая, бледная, вся в черном, ее глаза немного напоминали глаза княжны (после я узнал, что это была ее тетка, у которой она жила). Я молча поклонился. Она приставила палец к губам и тихо поманила меня к себе. Я подошел, и мы оба вошли в смежную комнату.
— Присядьте, пожалуйста, — сказала она шепотом, указывая на стул, и весь наш разговор шел вполголоса. — Она теперь будет спать долго, всю ночь… Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где она была вчера и что с ней было? Ее привезли на рассвете, почти без чувств, всю в крови.
— Она ранена?! — спросил я с испугом.
— Слава богу, нет… Но… вся грудь у ней была в крови… — И мне при этих словах невольно вспомнилось, как она обняла убитого князя. Я рассказал все, чему был свидетелем.
Старуха замигала. Из глаз у ней побежали слезы. Она быстро схватила платок, крепко прижала его к глазам и зарыдала, стараясь сдерживать и заглушать рыдания.
Я сидел молча и ждал, когда кончится этот взрыв глубокого горя.
XLIII
— Простите! — заговорила она наконец, утирая слезы. — Все сердце выболело… исстрадалось, глядя на нее… Вы не поверите, что это была за девушка до ее болезни. Un ange accompli[13].
— Скажите, пожалуйста, неужели это неизлечимо?
Она пожала плечами.
— Мы с Мандлем советовались, с Енохиным. Tous les moyens nous aurons employé…[14] Порой, знаете ли, у ней проходит. Она опять становится raisonable et douce[15]. А теперь…
Она посмотрела на меня выразительно и проговорила быстрым шепотом:
— У ней, знаете ли, женская болезнь. Говорят, что все пройдет с замужеством. Но… — Она развела руками и замолчала.
Что она хотела сказать этим?
Но ее никто не возьмет? О! Если бы только от этого зависело здоровье ее рассудка!
Я вскоре простился и ушел.
Поздно вечером я вернулся на бастион.
Всю дорогу я думал только об одном и том же и ни о чем другом я не мог думать. Собственно говоря, это были не думы, а мечты, целый рой их, блестящих, радужных, в которых постоянно она была центром и светочем.
На бастионе я застал всех в каком-то торжественно-тревожном настроении, или, правильнее говоря, ожидании.
Все постоянно выглядывали за бруствер, все как будто к чему-то готовились. Внизу, за бастионом, я встретил несколько рот С… полка. Это было прикрытие.
— Что это? Чего ждут? — спросил я Туторина.
Он нагнулся ко мне и торжественно сообщил:
— Штурм будет. Вот что!
— Да откуда же вы это узнали?
Он многозначительно кивнул головой и, указывая на неприятельские линии, проговорил вполголоса:
— Молчит, каналья, готовится… Ну и лазутчики тоже доносят.
Мы все уже давно ждали штурма как избавления от постоянного висения между небом и землей под отчаянным огнем неприятеля. Везде, куда я ни подходил, на бастионе, везде это чувствовалось. Каждый солдат и матросик смотрел серьезно. У каждого в глазах было ожидание и возбуждение.
И это настроение продолжалось всю ночь. Почти никто не ложился, если кто-нибудь сваливался в блиндаж или просто на землю, то, полежав немного, опять вскакивал и бежал к брустверу, чтобы заглянуть в даль, в непривычную ночную тишину, среди которой, как грозное безобразное чудовище, чернели неприятельские бастионы и укрепления.
Порой то там, то здесь раздавалось вполголоса:
— Идет!
— Где, где?
— Во! Во! Вишь, ползет. — И все мгновенно встрепенется, насторожит уши, глаза и пристально смотрит туда, в эту тьму немую, в которой чуть-чуть где-то вдали, словно звездочки, мелькают какие-то огоньки.
XLIV
Почти всю эту ночь я был в каком-то радостном настроении. Какая-то твердая и светлая надежда согревала сердце. Я был почти уверен, что оно встретит взаимность в
