Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
Странно! Это было совершенно такое чувство, с каким ждешь, бывало, светлый день великого праздника. Легкая дрожь от бессонной ночи под открытым небом по временам пробегала по спине и заставляла вздрагивать. Я подходил то к тому, то к другому орудию. Несколько раз допрашивал: чем заряжены? И каждый раз получал один и тот же ответ: картечью.
Был, должно быть, уже первый час, когда я присел около стенки и тихо, радостно задремал.
— Ваше благородие! Ваше благородие!
С испугом вскакиваю.
— Что такое?.. Где!
— Ваше благородие, пожалуйте; пришел приказ, ваше благородие, отправляться, ваше благородие, на Малахов курган.
— Чего ты бредишь дура, проспись!! Там Фердузьин.
— Никак нет, ваше благородие. Их благородие ядром убило. Поперек тела вдарило, ажно сабля внутро загнамши.
Я бросился собираться. Очевидно, дело было спешное. Через десять минут, сдав батарею и простившись с товарищами, я уже скакал к Малахову кургану, под команду к капитану 1-го ранга Керну.
Неприятель только изредка, как бы спросонья, посылал выстрелы, которые на несколько мгновений освещали то там, то здесь ночную тьму.
Взобравшись на верх кургана, я и здесь точно так же встретил у бастиона почти весь К… полк.
Малахов курган (да и все бастионы) были уже мне знакомы. Я бывал на них несколько раз и быстро ориентировался на моем новом посту. Здесь было просторнее, величественнее. Множество траверзов перегораживало бастион внутри.
Явившись к командиру, я тотчас же отправился по его приказанию на передовую круглую, так называемую глассисную батарею. Там разместил свои орудия на приготовленных уже заранее барбетах и снова начал ожидать великого часа.
Порой среди наступавшей глубокой ночной тиши, казалось, какой-то смутный, точно подземный гул, тянет свою глухую, однообразную ноту. Я усиленно прислушивался к нему. Он то поднимался, то падал и затихал. Это был гул усталых, потрясенных, натянутых нервов.
Начало светать. Из утреннего тумана медленно выступали холмы и поля, рисуясь какими-то волнистыми, неясными, фантастическими очерками.
Вдруг среди утренней мертвой тишины ясно, определенно дошел протяжный, заунывный звон колокола. Это звонили в Севастополе к заутрени.
Я машинально снял шапку и перекрестился.
XLV
Свет гнал сумрак ночи. Яснее и яснее развертывалась перед глазами широкая панорама полей и холмов. Все укрепления как будто спали и нежились в предрассветном сне. Все было так тихо и мирно. На востоке занялась заря.
Вдруг среди этой мертвой тишины совершенно неожиданно со страшным гулом поднялся широкий огненный сноп с неприятельского камчатского редута.
Целый букет бомб послал нам неприятель в виде сигнала. Высоко взлетели огненные дуги и разметались в разные стороны. Вслед за этим сигналом резко, неприятно где-то вдали зазвучал рожок, и тотчас же тысячи рожков, во всех траншеях, облегавших наши укрепления, подхватили эту атаку.
В один миг все поле покрылось рядами черных фигурок. Они, как муравьи, быстро вылезали из траншей и выстраивались в шеренги. И тотчас же заговорила пальба. Неистовый грохот пушек слился с несмолкаемыми перекатами и трескотней ружейного огня.
Все холмы и поля, за несколько мгновений мирно до того дремавшие, вдруг покрылись шеренгами и колоннами солдат в синих шинелях и красных шароварах. Точно синие волны, с ревом и гулом катились они на наши бастионы. Ближе, ближе… вот уже крик их и рожки заглушают ружейную пальбу. То там, то здесь они уже лезут на высоты, врываются в бастионы, но в это мгновение — в один миг — весь бруствер покрылся нашими войсками. Молча, как один человек, они склонили ружья, и целый дождь огня, свинца полетел навстречу наступавшим.
— Картечь! — закричал я, неистово взмахнув саблей и соскочив вниз. Пять орудий, все как одно, грянули убийственным залпом.
Я снова вскочил на бруствер.
Там, внизу, что-то черно-кровавое билось, кипело в дыму. И вся эта масса покатилась назад, преследуемая непрерывным, смертельным огнем наших солдатиков.
— Ура! — закричал я в неистовой радости и оглянулся кругом на все боевое поле.
Везде, все наши бастионы были опоясаны облаками сизого дыма, в котором постоянно мелькали огни.
Черно-сизая волна откатилась, но за ней вставали новые волны, которые с тем же пронзительным криком лезли на приступ.
И снова гром залпов, и снова убийственный огонь, и кровавая масса бьется в дыму у подножия бастионов.
XLVI
Три раза штурмующие волны подкатывались к рвам бастионов, и три раза, расстроенные, отбитые, бежали назад. Я помню, как последний раз выстраивались шеренги. Офицеры были впереди колонн.
Помню их бледные отчаянные лица, их сабли, сверкавшие на утреннем солнце. Но это было уже мужество отчаяния. Их было немного. Лучшие, храбрейшие легли около бастионов.
Как-то хрипло звучали рожки. В атаке уже не было общего, дружного натиска. Солдаты, словно слепые, зажмурясь, с отчаянным криком «Vive la France!»[16] лезли на возвышения, падали во рвы бастионов или скатывались вниз и, повинуясь общей смертельной панике, бежали назад. Смерть гналась за ними. Свинцовый дождь преследовал их, и тысячи трупов усеяли все пространство около бастионов. Пыль и дым покрыли эту кровавую жатву.
Если после первого приступа еще было сомнение в удаче, то после второго уже никто не сомневался, что победа будет наша, что штурм будет отбит.
В горячке боя множество слухов самых нелепых, неизвестно откуда и от кого, долетало до нас. Помню, во время первого приступа, когда второй залп картечи врезался в штурмующую массу, кто-то внизу закричал:
— Батюшки! Уже пятый бастион взят, и батарею Жерве, слышь, сбили.
Я вскочил на бруствер, чтобы взглянуть туда по направлению к пятому бастиону, но густой дым застлал все поле. Помню, как сердце сжалось, но почти тотчас же, сквозь дым, я увидал, как черная волна отбежала прочь от бастионов, и я вздохнул покойно и радостно.
После второго приступа наш начальник, капитан Керн, обходил батареи с каким-то генералом, толстым, седым, и несколькими офицерами. Кто был этот генерал, я до сих пор не знаю, но как теперь вижу сияющее лицо Керна.
— Теперь уж, ваше превосходительство, — говорил он, — неприятель ничего нам не сделает, приступай хоть до завтра. Теперь я уж покоен и могу чай пить. Эй, ставить самовар!
И когда неприятель в третий раз делал отчаянную попытку овладеть бастионами, наш капитан преспокойно сидел на банкете, курил сигару и с торжеством пил чай.
Это было часов около шести. Штурм кончился. Дым и пыль еще носились над полем, усеянным убитыми и ранеными. Темные тени бежали по холмам и долинам, и солнце как будто боялось
